Тот век серебряный, те женщины стальные…

стоила ему серьезных семейных неприятностей, обострения чахотки, а может, и ранней кончины. Связь Ахматовой с женатым Недоброво закрепила ее репутацию «чужих мужей подруги» и «коршуна», разоряющего чужие семейные гнезда. Эта связь имела для нее и другие, более отдаленные последствия. Мы уже писали, что в письме художнику Борису Анрепу (апрель 1914 года) Недоброво воспевал внешность своей новой возлюбленной Анны Ахматовой, полагая, что ее портрет стоило бы поместить «в самом значащем месте мозаики, изображающей мир поэзии». Борис Анреп действительно поместил в конце концов Анну Ахматову «в значащем месте» знаменитой лондонской мозаики, ему заказанной. Правда, фигура ее символизировала у него не Поэзию, как советовал Недоброво, а Сострадание, и при этом соседствовала со рвом, заполненным русскими трупами. Анреп в отличие от массы русских эмигрантов и в похмельные просталинские годы победы союзников над Гитлером кое-что помнил о пореволюционных страданиях распятой России, о том, что она нуждается в милосердии даже больше, чем в поэзии…

Впрочем, вернемся в 1914 год… Всего через несколько месяцев после того, как Недоброво написал письмо другу в Лондон, в Европе грянула мировая война. Именно с великой этой катастрофы, по точному наблюдению Анны Ахматовой, и начался настоящий, а не календарный XX век, век ненависти, кровопролитий, террора, обожания вождей…

Борис Анреп много лет прожил за границей, сперва учился на художника и работал во Франции, потом — в Шотландии и в Лондоне. Он еще до Первой мировой войны успел провести персональную выставку в Челси, напечатать английскую поэму и даже получил заказ на мозаики для Вестминстерского собора. И все же, когда началась война, истинные патриоты братья Анреп (Глеб и Борис), бросив все свои мирные занятия, вернулись из привычной Англии в Петербург и отправились на войну. Когда аристократ, поэт, признанный художник и кавалерийский офицер, звеня шпорами, появился среди гостей в доме своего друга Николая Недоброво, сердце Анны Гумилевой «было разбито». Борис Анреп общался в Лондоне с самыми знаменитыми английскими художниками, писателями и философами, был частым гостем на знаменитой Блумсбери. Надо признать, что не все английские знаменитости испытывали к нему одинаковое расположение. Скажем, будущий автор известной антиутопии «Прекрасный новый мир» Олдос Хаксли вывел сатирический образ бравого русского кавалериста в романе «Желтый Кром». Но у Хаксли были для этого и другие резоны, кроме антивоенной настроенности: расторопный офицер фон Анреп из- под носа увел у Хаксли невесту. Не в свое домашнее гнездышко, конечно, увел, а просто в постель, потому что в гнездышке у него и так был вечный перебор. Будучи женатым на Юнии Хитрово, он привел в семейное гнездо богатую и красивую певицу Хелен Мейтланд и мужественно жил с двумя женами, причем Хелен подарила ему не только мастерскую в Лондоне, но и двоих детей. Я упомянул об этих странностях в жизни вполне казалось бы христианской Европы лишь потому, что мы и дальше с ними встретимся, продолжая рассказ о манящих огнях серебряного века.

Итак, Борис Анреп увел у Недоброво все еще замужнюю поэтессу, катал ее на тройке, водил по ресторанам, слушал ее новые стихи и читал свои, не слишком для нее понятные, поскольку английские. Через три дня он уехал на фронт, но еще и оттуда (где он проявил холодное мужество и заслужил множество боевых наград) приезжал к ней раза три-четыре, — в общем, если верить Ахматовой, «семь дней любви и вечная разлука», а если верить биографам Анрепа, это было с его стороны лишь мимолетное увлечение. Однако Анрепу суждено было стать едва ли не главным героем ахматовской поэзии (больше тридцати обращенных к нему стихотворений, подлинная «анрепиана»), а к «Белой стае» даже эпиграф предпослан из Анрепа. Эпизод их последней встречи рассказал в мемуарах, написанных незадолго до смерти, сам Анреп. Встреча эта произошла в дни февральской революции 1917 года. Анреп приехал тогда из Лондона, где служил в комитете по снабжению армии (и куда, кстати, пристроил на работу Гумилева). Вот эта история:

Революция Керенского. Улицы Петрограда полны народа. Кое-где слышны редкие выстрелы… Я мало думаю про революцию. Одна мысль, одно желание увидеться с А.А. Она в это время жила в квартире проф. Срезневского, известного психиатра… Квартира была за Невой… Я перешел Неву по льду, чтобы избежать баррикад у мостов. Добрался до дома Срезневского, звоню, дверь открывает А.А. «Как, Вы? В такой день? Офицеров хватают на улицах…» Она волновалась и говорила, что надо ждать больших перемен в жизни…

Сам Анреп не ждал ничего доброго. Он всегда признавался, что предпочитает «английскую цивилизацию разума» российскому «религиозному политическому бреду». Борис уехал из Петрограда, как только начал ходить транспорт. Уплыл в свой привычный Лондон. Кстати сказать, уплыл не один. Его попросили взять под свой присмотр до Лондона незнакомую молоденькую девушку, сестру жены его младшего брата Глеба. Увидев свою подопечную еще до последнего свиданья с Анной, Анреп понял, что ему предстоит новое незаурядное приключение, и рвался в дорогу. Пылкий роман с вверенной его заботам смуглой красавицей-черкешенкой вспыхнул, едва они ступили на борт корабля, а добравшись до Лондона, Анреп, верный своему обычаю, поселил юную черкешенку у себя дома вместе со второй женой, певицей Хелен Мейтланд (первая, Юния, уже сбежала к тому времени в Россию), Черкешенка Маруся Волкова до самой смерти оставалась верной и любящей помощницей в трудах художника Анрепа. Любопытно, что во время своего последнего визита в Петроград ранней осенью 1917 года неустанно воспеваемый Ахматовой Анреп даже не счел нужным с ней повидаться. История знаменитого романа, вдохновившего Ахматову на три с лишним десятка стихотворений, благополучно развивалась без участия Анрепа. Как пел высокомерно презираемый поэтессой гений русского романса Вертинский, «мне не нужно женщины, мне нужна лишь тема». Так и на долю не подозревавшего об этом Бориса Анрепа в обширной ахматовской «анрепиане» выпала роль «лихого ярославца», который оклеветал свою родину, променял ее на зеленый остров и неких «рыжих красавиц»:

Ты — отступник: за остров зеленый
Отдал, отдал родную страну,
Наши песни и наши иконы…

Дальше Ахматова вступает в воображаемый идейный спор с отступником и, как положено истинной патриотке и христианке, грамотно обличает бездуховность пусть слабо ей знакомой, но несомненно прогнившей западной цивилизации:

Ты говоришь, что вера наша — сон
И марево — столица эта.
Ты говоришь — страна моя грешна,
А я скажу — страна твоя безбожна.

Развивая тему, поэтесса отчетливо слышит во мраке покаянные стоны бедняги отступника под окном своей петроградской светелки:

Для чего ж ты приходишь и стонешь
Под окошком высоким моим?

Еще поздней ей начинает казаться, что голос то ли Анрепов, то ли еще чей-то звал ее бежать с ним, пока не поздно, но она отвергла все соблазны.