— Связи, конечно. — Он выдохнул тонкую струйку дыма и снова закинул ногу на ногу — я услышала мягкий шорох шелка. — Сати считается почетным деянием, подтверждением непорочности и верности супруги. Но связь с белой женщиной… Извините, но это отвратительно. Мой дед был единственным, кто признавал, что Джонатан знал ее.
— Что он рассказывал вам?
— Я был ребенком, миссис Митчелл. — Лицо мистера Сингха, сидевшего в своем резном, похожем на трон кресле, оставалось бесстрастным. — Дети чувствуют, когда от них что-то утаивают. Дед говорил, что его отец дружил с какой-то англичанкой. Может быть, он и хотел сказать больше, но так и не сказал. Я был еще мал. Только потом, когда дед уже умер, до меня дошло, что это была за «дружба» и почему родители не желали ничего рассказывать.
— Значит, ваш дед никогда не упоминал о ребенке Фелисити и Джонатана?
— Ребенке? — Он улыбнулся. — Никакого ребенка не было.
— В том-то и дело, что был.
Сигарета замерла на полпути.
— Уверен, вы ошибаетесь.
Но лицо его этой уверенности не выражало; он знал, что дед что-то утаивал.
— Фелисити умерла при родах, и ее подруга, Адела, заботилась о ребенке, мальчике, больше года, пока не умерла сама.
— Если это правда, то ребенок доводился моему деду сводным братом. — Мистер Сингх снова подался вперед. — Но сирота-полукровка… Возможно, его отдали в приют. А если нет… — Он покачал головой.
— Я знаю, что детей продают в рабство.
Мистер Сингх глубоко затянулся и медленно выдохнул.
— Некоторых калечат. Попрошайкам-калекам подают больше.
— Господи. — Я достала пачку, вытряхнула сигарету. Он наклонился через стол, щелкнул «Ронсоном». Я думала о Чарли: как он ест рисовый пудинг, ползает у кухарки под ногами, играет с ноготками. Потом представила его на улице, с другими беспризорниками, может быть ослепленного или изувеченного, получающего вечером либо пригоршню риса, либо палкой по спине. — Но ведь о ребенке знали. Знала мать Джонатана. Его рождение не было тайной.
Мистер Сингх беспомощно пожал плечами:
— Мы были близки с дедом, но о ребенке он никогда не упоминал.
— Но мать Джонатана знала о малыше. Может быть, она как-то позаботилась о нем. Ведь он был ее внуком.
Мистер Сингх развел руками, словно прося о милосердии.
— Миссис Митчелл, вы говорите о моей прапрабабушке, которая умерла со своими секретами много лет назад.
Но отпустить Чарли так вот просто я не могла.
— Мать Джонатана помогала Аделе. Присылала ей деньги.
— Простите?
— Я читала дневники Аделы и знаю, что она писала матери Джонатана. Может быть, они достигли каких-то договоренностей на тот случай, если Адела умрет. — Я курила, ожидая, когда же любопытство перевесит нежелание возвращаться к семейному скандалу.
Мистер Сингх поджал губы, но что это означало, раздражение или задумчивость, я понять не смогла.
— Не представляю, как это можно проверить.
— Викторианцы сохраняли все. — Я постучала пальцем по письмам на столе. — Здесь могут быть письма, которыми обменивались Адела и Джонатан.
— Здесь?
— Разве мать Джонатана не жила в этом доме?
Мистер Сингх отнесся к моему предположению довольно равнодушно.
— У нашей семьи несколько домов — в Дели, Джайпуре, Лондоне. Но… — Он стряхнул пепел в массивную хрустальную пепельницу. — Но если она писала из Масурлы, то, скорее всего, жила в старом крыле этого дома. Там сейчас никто не живет, и даже электричество туда не проведено.
— Мистер Сингх, вы, возможно, чувствовали, что ваш дед мог рассказать вам что-то еще. И будь вы постарше или проживи он чуть больше… Как по-вашему, если бы он был сейчас здесь, рассказал бы вам что-то еще?
Маска безразличия наконец дала трещину.
— Мой дед был честным человеком. Он хотел бы, чтобы я знал правду.
— Так не стоит ли попытаться отыскать ее?
Взгляд его смягчился.
— Интересно, не правда ли? Семейная тайна живет, словно призрак, даже тогда, когда все знавшие ее уже умерли.
— Наши тайны — часть наших историй. Эти истории живут.
— Что ж, если этот сирота есть часть истории моей семьи… Думаю, дед хотел бы, чтобы я о нем узнал. — Он раздавил сигарету в хрустальной пепельнице. — Дедовы апартаменты в старом крыле. Крыло закрыли после его смерти.
— А мы могли бы?..
— Да. — Он резко встал. — Идемте посмотрим.
Мы прошли через холл и поднялись по витой лестнице. Отполированные поколениями слуг, перила красного дерева скользили под рукой. Я шла за хозяином по длинному коридору, застеленному плотным узорчатым ковром, старинная медь и увядшая зелень которого отливали мягким блеском, мимо глубоких дверных проемов и никак не могла сообразить, сколько же в доме комнат. Дюжина? Две дюжины?
Свернув за угол, мы оказались в более старой, более широкой, но вместе с тем и более скрипучей и немного отдающей плесенью части коридора и остановились перед украшенной тонкой резьбой дверью. Мистер Сингх открыл ее и жестом предложил мне пройти в большую, но душную комнату. Закрыв когда-то комнату от муссона, ее, наверно, так и не проветривали с тех пор.
— Пыль протирают, но в прочих отношениях здесь ничего не изменилось со смерти деда.
Эркерное окно закрывали тяжелые шелковые портьеры, и, когда мистер Сингх раздвинул их, в потоке солнечного света закружились пылинки. В проеме уютно расположился восьмиугольный столик с мраморной столешницей, по обе стороны которого стояли обтянутые серым шелком кресла. Значительную часть пространства занимала массивная кровать под устало обвисшей москитной сеткой. Холодный камин охраняли книжные стеллажи.
— Дед умер в этой комнате.
Не зная, что сказать, я лишь кивнула и направилась к стеллажам. Взгляд мой скользнул по купольному потолку густого цвета индиго с приглушенным матовым блеском и осколками стекла. В самой вершине купола зыбко мерцал кружок белого алебастра. По всей видимости, потолок должен был имитировать ночное небо с полной луной в центре — эксцентрично и, как мне показалось, довольно по- детски для спальни.
У изножья кровати притулился ротанговый сундучок, а в затененном алькове я заметила письменный стол — черного дерева, с резными рельефами неких мифических существ — и чиппендейловский стул. Мистер Сингх подошел к стулу и провел ладонью по сиденью.
— В детстве я проводил здесь немало времени. Этот вот стул… — Он похлопал по спинке. — Дед часто сидел здесь и читал мне, а я устраивался на полу, у его ног.
Я шагнула к сундучку:
— Можно?
— Конечно.
Я подняла крышку, ожидая обнаружить стопки журналов и перехваченные ленточкой письма, но меня ждало разочарование — одеяла и постельное белье.
— Я поищу на книжных стеллажах?
Мы осмотрели каждую полку. Снимали книги, пролистывали. Заглянули в расписной кувшин,
