— Чего ты сказал? — спросил он тихим голосом.
Солдат у костра сглотнул, но все же проговорил:
— Я говорю, что
— Трое мертвы, — прошептал дьявол. — Двое других где-то поблизости. Здесь, в лесу. Скоро я до них доберусь.
— Ага, ближе к осени, — засмеялся третий и осторожно снял зайцев с вертела. — Но так долго я здесь оставаться не намерен. Я ухожу, и завтра же. Мне причитается моя доля, и ты, ты отдашь мне ее, — он сплюнул в сторону дерева.
В мгновение ока дьявол подскочил к мужчине, выхватил у него из рук вертел, приставил острие к самому горлу солдата и почти вплотную приблизился к его лицу. Солдат невольно сглотнул, и раскаленный кончик вертела коснулся гортани. Человек пронзительно закричал, и тонкий ручеек крови сбежал вниз по его шее.
— Вы тупые скоты, — прошипел дьявол, не убирая вертел ни на один миллиметр. — Кто выхлопотал для вас эту сделку, а? Кто до сих пор обеспечивал вас жратвой и выпивкой? Без меня вы давно бы уже сдохли от голода или болтались на каком-нибудь дереве. Скоро я доберусь до мелюзги, не беспокойся. А до тех пор мы останемся здесь! Иначе никаких денег!
— Отпусти Андрэ, Брауншвайгер! — медленно поднялся второй солдат, высокий и широкоплечий, лицо которого пересекал шрам.
Он двинулся к дьяволу с обнаженной саблей. Лишь тот, кто присмотрелся бы внимательно, смог бы заметить в его глазах страх. Рука, сжимавшая клинок, едва заметно дрожала.
— Мы достаточно за тобой побегали, — процедил он. — Мне уже противно от твоих зверств, твоей кровожадности и мучений. Не нужно было убивать того мальчишку, теперь против нас ополчился весь город!
Дьявол, которого они звали Брауншвайгером, пожал плечами:
— Он подслушал нас, как и остальные. Он бы нас выдал, и тогда плакали наши денежки. Кроме того… — Тут он широко улыбнулся. — Нас никто и не ищет. Они думают, что детей прикончила ведьма. Может, ее уже завтра и спалят. Поэтому, Ганс, спрячь-ка саблю. Мы же не хотим ссориться.
— Сначала убери вертел от Андрэ, — прошептал Ганс.
Он ни на секунду не сводил глаз с невысокого мужчины. Пусть Брауншвайгер не отличался ростом, но Ганс знал, насколько тот был опасен. Возможно, он мог бы всех троих зарезать на этой поляне, а они его и ударить не успели бы.
Дьявол опустил вертел.
— Разумно, — сказал он. — Тогда я наконец смогу рассказать вам о своей находке.
— Находке? Какой находке? — спросил третий солдат, который до сих пор лежал в ожидании на земле.
Его звали Кристоф Хольцапфель; когда-то он был, как и трое остальных, ландскнехтом. Они скитались вместе уже два года и успели забыть, когда последний раз получали жалованье. С тех пор они жили грабежами, убийствами и поджогами. Вечно в бегах, наемники были ничем не лучше диких зверей. Но все же где-то в глубине души у них еще теплилась искорка доброты, которая хранила в памяти сказки, которые матери рассказывали им на ночь, или молитвы, которым обучил их деревенский священник. И все они чувствовали, что в том, кого они звали Брауншвайгером, она, эта искорка, давно угасла. Он был холоден, как его костяная рука, которую ему изготовили после ампутации. Полезный протез, хоть в него и не возьмешь никакого оружия. Она сеяла страх и ужас — как раз то, что Брауншвайгер особенно любил.
— О какой находке ты говоришь? — снова спросил Кристоф.
Дьявол улыбнулся. Он понял, что снова вернул себе превосходство. С наслаждением опустился на мох, оторвал заячью ногу и стал рассказывать, то и дело вгрызаясь в мясо:
— Я следил за этим торгашом. Хотел узнать, чего ему далась та стройка. Вчера ночью он опять туда приходил. Я тоже пришел… — Он вытер жир с губ.
— Ну и? — нетерпеливо спросил Андрэ.
— Он что-то ищет. Что-то там, видимо, спрятано.
— Клад?
Дьявол пожал плечами.
— Не исключено. Но вы же уйти хотели. Так что я один останусь искать.
Наемник Ганс Хоэнляйтнер ухмыльнулся:
— Брауншвайгер, ты самый лютый пес и злодей, каких я когда-нибудь знал. Но пес, по крайней мере, изворотливый…
Шум заставил всех обернуться. Треск ветки — тихий, но достаточно заметный для четырех матерых наемников. Брауншвайгер зна?ком приказал замолчать и скользнул в кусты. Немного погодя раздался крик. Затрещали ветки, послышались хрипы и стоны, затем дьявол выволок на поляну брыкающегося человека. Когда он бросил его к костру, солдаты увидели, что этот тот самый человек, который заключил с ними сделку.
— Я шел к вам, — простонал он. — Чего вам вздумалось меня так мутузить?
— Так чего же ты крался? — проворчал Кристоф.
— Я… я не крался. Я хотел поговорить с вами. Мне нужна ваша помощь. Помогите мне кое-что отыскать. Сегодня же ночью. Один я не справлюсь.
На какое-то время воцарилась тишина.
— Мы в доле? — спросил наконец Брауншвайгер.
— Половина ваша, обещаю.
Потом он в двух словах рассказал, что ему было нужно.
Солдаты кивнули. Их вожак снова оказался прав. Они последуют за ним. А долю каждого можно будет обсудить и потом.
Марта Штехлин вынырнула из обморока, и на нее обрушилась боль. Они раздробили ей все пальцы, и в конце еще загнали под ногти серные щепки. Знахарка чувствовала запах собственного горелого мяса. Но она молчала. Лехнер беспрестанно спрашивал ее и записывал все вопросы в протокол.
Марта во всем отрицала свою вину. Даже когда Якоб Куизль вставил в тиски ее ноги, она терпела. В конце, когда свидетели ненадолго вышли, чтобы посовещаться за кувшином вина, палач склонился над самым ее ухом.
— Держись, Марта! — прошептал он. — Ничего не говори, скоро все закончится.
И действительно, они решили продолжить допрос лишь на следующее утро. С того времени знахарка лежала в своей камере и металась между сном и явью. Временами до нее доносился звон церковного колокола. Даже Георг Ригг в соседней камере перестал вопить. Скоро полночь.
Несмотря на боль и страх, Марта пыталась размышлять. Из слов палача, вопросов и обвинений она постаралась выстроить цепочку событий. За это время убито трое детей, и еще двое пропали. Перед ночью первого убийства все они были у нее. Куизль рассказал ей о странном знаке, который нашли на их телах. Кроме того, у нее пропал альраун. Кто-то, должно быть, его украл.
На пыльном полу камеры она нарисовала пальцем знак, но тут же стерла его из страха, что кто- нибудь мог подглядеть. Потом нарисовала его снова.
Это действительно был один из ведьмовских символов. Кто нацарапал его на детях? Кто знал о нем?
