оказать им любую услугу.
Провожаемые взглядами, две женщины зашагали через поляну, помеченную яркими пятнами ястребинки, вязеля, клевера и индейской кастиллеи. Обе были примерно одного роста и обе двигались с неспешной грацией людей, пользующихся советами личного тренера. На краю уступа они опустились на землю, свесив ноги над пропастью.
Те, что остались у стола, наблюдали за ними молча, затаив дыхание, потом, когда Гвен и Элейн сели, испустили общий, коллективный вздох. Первой заговорила Люси.
— Копия сестры. Башня, обрывы, вечное стремление забраться повыше, откуда можно смотреть на других сверху вниз. Только в случае с Элейн смотреть-то не на кого — разве что на чаек да на морскую живность. — Фейт уловила в ее голосе горечь утраты. Хорошо бы узнать побольше об этой Прин, которая то ли покончила с собой, то ли была убита.
Все молчали — в отличие от двух сидящих на краю обрыва женщин, которые, судя по позам, горячо что-то обсуждали. Налетевший ветерок растрепал локоны Элейн, но ничего не смог поделать с тугим пучком на затылке Гвен.
— Как насчет десерта? — бодро предложила Фейт, начиная чувствовать себя то ли начальником летнего лагеря, то ли вожатой.
— Отличная мысль, — отозвалась Феб. — Мы же на каникулах. Меня неудержимо влечет к себе шоколадное печенье.
— Шоколадное печенье влекло тебя всегда, — заметила Бобби, протягивая ей руку и помогая подняться. — Помните, как мы пробирались в кухню за остатками десерта, если подавали что-то вкусненькое, вроде пелэмского пудинга или пирога с ревенем?
Ее слова спровоцировали поток воспоминаний, атмосфера мгновенно изменилась, и Фейт показалось, что все идет так, как и должно идти, так как было у ее сестры.
— Мусорный салат! — вскрикнула Рэчел. — Я же совершенно о нем забыла! А ведь он так нам всем нравился. Кстати, что там было?
— Салат-латук, кочанный салат, — начала загибать пальцы Люси, — ничего экзотического, но, думаю, в Пелэме экзотики и сейчас нет. Что еще? Огурцы, плавленый сыр «велвита» — его нарезали такими тоненькими, как спички, палочками, — вареное яйцо, какая-то колбаса, деревянные помидоры и тонны салатной заправки.
— И каждый вечер сидячий обед — в юбке или платье. Я недавно рассказывала об этом своим дочерям и поймала себя на том, что как будто описываю викторианские времена.
— Это и были викторианские времена, — с грустью добавила Крис. — Именно тогда и придумали все те правила и инструкции. «Изысканный стиль», так это, кажется, называлось. Но зато потом, после нас, началось такое… Как будто ад разверзся.
— Может быть, мы и были анахронизмом, но мне нравилось, когда меня каждый вечер отрывали от работы и заставляли есть вместе со всеми, — сказала Феб. — Думаю, именно этого недостает нынешним детям. Они же даже не разговаривают друг с другом; просто набивают рот, прихватывают что-то с собой и разбегаются по спальням, чтобы обмениваться сообщениями и общаться в Сети.
Фейт невольно рассмеялась. Описание Феб прекрасно подходило к дочерям ее эйлфордской подруги и соседки, Пикс Миллер.
Она наклонилась, чтобы собрать пустые тарелки, выпрямилась и повернула голову к обрыву, где ровную линию горизонта прерывали две фигуры…
Горизонт был чист.
Свет костра меняет даже самое заурядное лицо, превращая его в нечто экзотическое и примитивное. Воссоздавая картины древних племенных ритуалов, срочных вызовов, тайных ночных встреч — не говорите взрослым, — костер сплачивает группу своим мерцающим, завораживающим пламенем, обволакивающим запахом дыма. Отступив в тень, Фейт наблюдала. В чернильно-черном небе ни звездочки, и сам остров, если не считать крохотного пятачка отбрасываемого костром света, словно сжался перед наползающей со всех сторон тьмой.
Все восемь женщин сидели на искусно устроенных вокруг костра пеньках. Брент не только развел огонь, но и собрал сухих веток, которые и подбрасывала Элейн, не давая пламени погаснуть. Они с Гвен не свалились с обрыва, как все подумали в первый миг, а незаметно ушли в лес, откуда и появились незаметно в тот самый момент, когда потрясенная группа — кто-то живее, кто-то сдержаннее — бросилась к обрыву.
После пикника Бобби продемонстрировала искусство массажа, а Крис провела небольшую экскурсию по садам и огородам хозяйки и поведала о своих достижениях, проиллюстрировав рассказ фотографиями. Продолжит ли она запланированную программу, осталось неясным. Пока только Рэчел и Гвен твердо заявили, что намерены уехать, и только Мэгги, Феб и Бобби подтвердили желание остаться на острове. И, разумеется, Фейт.
Почему Бишоп пригласила именно ее? Глядя на пляшущее пламя, Фейт снова и снова задавала себе этот вопрос и не находила ответа. Она видела перед собой странные, напоминающие злобные физиономии гоблинов лица, древние города, окруженные крепостными стенами, башни, но в них не было ничего необычного — те же картины представали перед ней в кострах на берегу Санпьере или у озера в Эйлфорде, где они обычно катались на коньках. В танце огня не было ничего, что могло бы послужить подсказкой, направить ее в нужную сторону. Предлог, которым Элейн — Фейт называла хозяйку острова то настоящим именем, то псевдонимом — воспользовалась, чтобы оправдать ее приглашение, казался теперь не вполне правдоподобным. Оуэн сослался на кулинарный опыт пятнадцатилетней давности. Фейт знала себе цену, но сомневалась, что ее искусство могло иметь столь долговременный эффект. Может быть, писательница слышала о ней кое-что еще? Например, то, что миссис Фэйрчайлд не раз сталкивалась с запутанными ситуациями? Что она вывела на чистую воду не одного убийцу? Из головы не выходили слова, сказанные Рэчел.
— Итак, кто первый? — Вечер выдался прохладный, и Элейн Принс набросила на плечи темно- красный кашемировый шарф. Костер догорал, и шарф напоминал рассыпавшиеся уголья. — Я имею в виду, кто первый поведает нам историю своей жизни. Моя — не сочтите за каламбур — раскрытая книга. Вы все знаете обо мне куда больше, чем я о вас.
— Неправда, — возразила Феб. — Ты редко даешь интервью. Начать с того, что я бы никогда не подумала, кто ты есть на самом деле. В том смысле, что в колледже ты ведь не писала. И английский не был у тебя профилирующим.
Элейн рассмеялась.
— Для нашей Феб, как всегда, главное — докопаться до правды. Да, я специализировалась на истории, но что с ней делать? Преподавать? Скучнее занятия не придумаешь. Люси знает, как все началось. В городе мы снимали квартиру на двоих и обе работали в издательствах. Люси тогда пробовала написать роман, и я, наверно, взяла пример с нее. Для начала поехала в Европу, где жили тогда родители, а потом перебиралась с места на место и везде писала. Знакомые думали, что я совершила что-то дурное, постыдное — вступила в какую-то секту или вышла замуж за слугу. Родителям это казалось забавным — никто не спрашивал, где я и что со мной, все были слишком воспитанные, чтобы задать вопрос напрямую. Вот тогда, пожалуй, я впервые оценила прелесть анонимного существования. В общем, я только писала. Как Люси.
Люси, смотревшая неотрывно на огонь, ничего не сказала.
— Кстати, а что случилось с твоей книгой? — спросила Элейн.
— Ты прекрасно знаешь, что с ней случилось, — бросила Люси.
В разговор, пытаясь увести его от опасных рифов, поспешила вступить Бобби.
— Я бы послушала с удовольствием, а выкладывать все вовсе не обязательно. Я часто думала, что с вами всеми сталось. Моя собственная история не слишком длинная и не очень интересная. Умела я немногое, возвращаться домой не хотелось, так что после выпускного отправилась в Калифорнию. Родители этому не обрадовались. Откровенно говоря, мы стали почти чужими. Хвастать им было нечем — дочь-хиппи, что тут хорошего? Внуков они тоже не дождались, потому что оба моих замужества потерпели полный крах. Когда отец был уже при смерти, мне позвонила сестра. Я сразу же прилетела, но он даже не
