матерью, и странное предположение, что их собрали на острове для некоего суда. И еще резкое замечание в адрес Мэгги, когда та заговорила о самоубийстве брата Рэчел. Замечание, прозвучавшее как требование замолчать. Почему? Кого оберегала Крис? Свою подругу Рэчел? Или память о Максе Гоулде? Она наверняка знала его. А может быть, Крис защищала себя саму? Что она чувствовала, когда он погиб? Была ли влюблена в него?
На плите засвистел чайник. Фейт приготовила чай и разлила по чашкам. Время раннее, только шесть часов, так что спешить некуда. А вот Крис могла и уйти. Фейт села поближе, надеясь удержать ее в кухне.
Держа чашку обеими руками, Крис пила чай маленькими глотками. Время от времени она посматривала на Фейт или обводила взглядом комнату, но каждый раз глаза ее возвращались к фотографии на столе.
Фейт протянула руку.
— Можно?
— Да, пожалуйста. Она лежала здесь, когда я пришла.
Девять молодых женщин позировали на фоне увитой плющом кирпичной стены. На всех положенные выпускникам мантии, на головах у некоторых шапочки, смягченный вариант английских, с квадратным верхом.
Фейт указала на одну из девушек, высокую, изящную, с разделенными прямым пробором длинными волосами. Она улыбалась, мило, но сдержанно, с той же затаенной печалью. В глазах блестели непролитые слезы. Грусть от расставания с Пелэмом? Прощания с подругами? Или это страх перед тем, что ждет впереди? Что так опечалило Крис? Внешне она почти не изменилась, даже пробор остался, только волосы заплетены в косу. Тогда, много лет назад, они были, наверно, светлее, теперь выглядели скорее пепельными.
— Вы?
Крис кивнула и, потянувшись за крекером, откусила уголок. Как ребенок.
— И все остальные? Даже Прин?
Снова кивок.
Хелен Принс привлекала взгляд не только потому, что стояла в центре, но и своей поразительной красотой. Теперь Фейт понимала, почему появление Элейн в первый вечер вызвало у гостей такое разочарование. На первый взгляд, ее лицо действительно могло показаться постаревшей копией лица сестры. Такое же было, наверно, у Елены Троянской, и, вглядываясь в черты, Фейт невольно спрашивала себя, сколько горя и несчастья могла бы принести в мир эта современная версия мифической красавицы. Сколько кораблей пустилось бы ради нее в плавание? Сколько судеб было бы разрушено? А сама Прин? Разве она не погибла молодой? Разве не ждал ее трагический конец? Если верить Рэчел Гоулд, Элейн убеждена, что сестру убили, и что убийца здесь, среди гостей. Этому заявлению не противоречили ни реплика Гвен — насчет Прин, — ни замечание, что теперь, после смерти Бобби Долан, никто из них не может считать себя в безопасности. Может быть, это и есть тот самый суд, о котором говорила в первый вечер Крис Баркер, когда стояла с Рэчел Гоулд на лестничной площадке? Если так, то, значит, у каждой из них была веская причина желать смерти Хелен Принс. Фейт прошлась взглядом по лицам на фотографии. Совсем еще юные, особенно Феб. И одна из них убийца? В такое верилось с трудом. И все же только лицо Прин сияло радостью. Только ее улыбка казалась искренней. Люси и Гвен не улыбались вовсе, остальные принужденно или неуверенно. Возможно, им просто не нравилось фотографироваться. Фейт и сама всегда чувствовала неуютно под зорким глазом объектива.
— Я помню этот день так, словно все было вчера. Нет, даже еще яснее. Фотографировал мистер Прин, отец Прин и Элейн. — Крис замолчала, взяла снимок, посмотрела внимательно и положила на стол. — Мистер и миссис Принс приехали за неделю до выпуска и остановились в отеле «Пелэм-Инн». Миссис Принс была членом организационного комитета и посещала всякие мероприятия. Бывших выпускниц вообще собралось очень много, особенно к концу недели. Накануне выпускной церемонии проходила другая, что-то вроде передачи факела от поколения поколению. Бывшие выстраивались напротив нынешних, и последние проходили мимо них строем. Они все были в белом — такие вот времена. Нам тоже пришлось надеть белые платья под черные мантии. Чистота, девственность, доминантная культура — выбирайте, что хотите. — Она снова замолчала, погрузившись в воспоминания, но на этот раз ненадолго. — Помню, мы еще шутили, какими станем через пять, десять, двадцать лет. Они казались нам старыми, сморщенными, увядшими, а теперь мы и сами такие. Даже не верится.
Фотографироваться никто не хотел, кроме Прин и ее родителей. До выпуска оставался еще день. Мы только что освободились после репетиции. Глупо, конечно, зачем нужны какие-то репетиции? Но не забывайте, время было неспокойное. Думаю, больше всего администрация боялась, что кто-то развернет вьетконговский флаг, нарисует красный кулак на мантии или сбросит ее и будет бегать нагишом в знак протеста. Тогда такое вполне могло случиться, даже в Пелэме. На репетициях нам вбивали в голову, что если нечто подобное произойдет, пострадают все, что мы огорчим родителей и не получим дипломы. Исключить они уже не могли — слишком поздно, — но диплом могли и не дать.
— А вы сами или ваши подруги как-то участвовали в движении протеста?
— Я ездила в Вашингтон марш протеста. И Люси тоже. Из всех нас она была самая радикальная, боролась за гражданские права. Насчет остальных сомневаюсь. Может быть, кто-то жег поминальные свечи или спел пару раз в хоре «Куда ушли цветы?», но в черный список Никсона точно никто не попал. Впрочем, я тоже ничего особенного не сделала. В общем, не знаю. К выпускному у меня уже появились другие друзья. И у Гвен с Люси тоже. Поэтому и фотографироваться никто не хотел. Это Прин настояла, что нужно запечатлеть группу, как говорится, в первоначальном составе. Ни я, ни Люси на первом году с ней в одном общежитии не были. Но Люси ходила с Принсами в одну подготовительную школу. Мы возвращались в общежитие и столкнулись с ними совершенно случайно. Вот тогда Прин и заставила отца остановить нас и попросить сфотографироваться. Отказать мы не могли, это было бы грубо, а пелэмские девушки грубыми быть не могут. Мистер Принс делал все, о чем она его просила. Очень удобно. Впрочем, и миссис Принс тоже. Они в ней души не чаяли.
— Ее смерть должно быть потрясла их.
Крис кивнула.
— Да. Но держались хорошо. Пришли на выпускную церемонию и даже слезинки не проронили во время минуты молчания по Прин. Если не ошибаюсь, потом уехали на какое-то время в Европу. У них была квартира в Париже. Тот день мне запомнился хуже, все как-то смазалось. Помню, что от студенток выступала Мэгги и еще одна девушка, Лу Рассел. — Крис мягко улыбнулась. — Она читала стихотворение.
— И что она сделала? — спросила Фейт. — Мне показалось, с ней связано какое-то приятное воспоминание.
— Так и есть. От нее, разумеется, потребовали представить текст, потом его проверили и перед выступлением убедились, что листок тот самый. Но Лу всех перехитрила и просто выучила наизусть другое стихотворение. С осуждением войны и призывом к борьбе против несправедливости и безразличия. Получилось весело, язвительно и смело. Мы все вскочили и устроили овацию. По-моему, Лу потом стала журналисткой. Интересно, где она сейчас?
Фейт указала на еще одно лицо.
— А это Гвен, верно? И рядом с ней Люси?
Крис кивнула.
Все, кроме Мэгги, носили длинные волосы. Ее теперешняя прическа была еще короче, и тугие завитки плотно прилегали к голове. Феб располнела больше других, но зато ее лицо осталось почти таким же, как на снимке, без морщинок. Больше других изменились Гвен и Элейн. Особенно Элейн. Пока Фейт рассматривала фотографию, Крис пила чай и даже успела съесть еще один крекер. Похоже, она была не прочь продолжить разговор о тех давно минувших днях.
— А почему не все хотели фотографироваться? Если, конечно, не принимать во внимание, что некоторым просто не нравится, какими они получаются.
— Большинство моих знакомых действительно не любят, когда их снимают. Наше представление о себе, то, какими мы хотели бы себя видеть, слишком часто не совпадает с тем, что показывает фотография.
