Зачем он дает повод для клеветы? Почему он так неосторожен? Почему он не может быть скромнее? Поменять тему разговора? Зачем он стал вспоминать подробности своей блестящей парижской жизни? В чудесные времена Миттерана? Да и вообще, почему он был так привязан к Миттерану? Почему он защищал его от капризных нападок Риты? Почему в тот момент, когда следовало умолкнуть, спрятаться, быть проще, он, наоборот, принялся нести чепуху, что-то доказывать, выражаться высокопарно? Откуда это проклятое стремление к самоуничтожению?
На самом деле формально Лео выиграл спор: ни Рита, ни Флавио не упомянули о его судебных разбирательствах. Но как же он не заметил, что, по сути, только об этом и шла речь во время ужина? Как он не мог понять, что, защищая столь страстно Кракси и Миттерана, Лео на самом деле обвинял самого себя?
Именно поэтому сейчас Рахиль была так рассержена. Именно поэтому она так яростно нападала на мужа.
«И зачем было так распаляться?»
«У меня нет ни малейшего желания скрывать свои взгляды. Я не совершал ничего постыдного, из- за чего мне нужно было бы скрываться. Пусть Рита думает все что ей угодно. Лично я не буду осторожничать только потому, что люди что-то там думают обо мне!»
«Я надеялась, что сегодня вечером ты будешь чуть сдержаннее!»
«Сдержаннее? Твое любимое слово. Вот чему ты посвятила всю свою жизнь. Это твой образ мысли. Быть незаметной. Прятаться, как мышь в норке. Никогда не говорить то, что думаешь на самом деле, а то, не дай бог, побьют. Я все-таки устроен иначе».
«Нет же! Я не это имела в виду! Только…»
«А что? И как же я должен был себя вести?»
Глубокое раскаяние. Осторожность. Круговая порука. Вот ответ. Вот что хотела сказать Рахиль мужу. То, чему ее учил специалист по несчастьям Чезаре Спиццикино. Но единственное, что она решилась спросить:
«А стыд? Ты не испытывал никакого стыда?»
«Какой стыд, черт возьми? Чего стыдиться?»
Да всего, что сейчас происходит — сказала бы Рахиль, но снова не смогла.
«Не знаю, как тебе, но мне нечего стыдиться», — выпалил Лео. Он был очень зол. В первый и последний раз он даже был близок к тому, чтобы ударить жену.
Но сейчас, когда весь честной народ оповещен о приставаниях к девочке, к которой к тому же был нежно привязан (трудно придумать более неподходящее определение для связи двух сопляков) твой сын… М-да, сейчас действительно, старик, тебе есть чего стыдиться… И это поистине серьезный повод, настолько серьезный, что все на кухне остались сидеть с открытым ртом. Сейчас, когда кое-кто нашел в себе силы выключить телевизор и снять с плиты обуглившийся кофейник, когда воцарилось гробовое молчание, сейчас ты спрашиваешь себя, можно ли использовать обычный приемчик, обидевшись на всех, как маленький мальчик. Сработает ли он на этот раз? И отвечаешь себе, что на этот раз нет, не сработает. Все зашло слишком далеко. Такая тактика хороша для мира, а не для войны, которая тебя ожидает. На этот раз никто из твоих близких не припас для тебя оливковую ветвь мира. На этот раз тебя не спасет твое обычное недовольное выражение лица. На этот раз, если ты не хочешь провести остаток своей жизни в полном одиночестве, окруженный враждебно настроенными людьми, тебе придется попросить прощения и сделать все, чтобы разрядить это напряжение. Теперь тебе придется снова завоевывать их доверие.
Те глупые и смешные письма, они ничего не значат, письма, которыми тебя шантажировала маленькая психопатка и которые она сейчас так бесстыдно использует. Почему ты никогда не говорил о них с Рахилью? Почему ты не говорил о них с сыновьями в то время, когда об этом еще можно было рассказать? Почему сейчас ты сидишь неподвижно и ждешь, когда все рухнет? Я знаю, ты хотел бы сказать им, что все случилось, как случаются подобные вещи у большинства людей: совпадение двусмысленных и неконтролируемых обстоятельств. Ты хотел бы сказать, что жизнь сыграла с тобой скверную шутку. Что ты рискуешь потерять все из-за того, что недооценил последствия поведения странной девочки. И что если и есть соблазн, вожделение, обман в этой гадкой истории… что же, все это будет ассоциироваться с твоим именем и твоей внешностью… Все, чем ты так гордился с парижских времен, теперь, в свете настоящих событий, вызывает только отвращение. Конечно, ты знаешь причину, по которой ты не говорил с ними об этом. Они просто не поверили бы тебе.
Но если ты тогда боялся, что тебе не поверят, с какой стати они должны поверить тебе сейчас. Сейчас, когда нарыв лопнул. Сейчас, когда все более чем ясно, ты пытаешься изобрести свою правду. Как требовать от Рахили, Самуэля и Филиппо, чтобы они не обращали внимания на очевидные факты, а выбрали твою правду, в то время как ты сам не доверился им, когда еще дела обстояли гораздо лучше. И если ты не надеешься, что в твои невероятные истории смогут поверить три самых нуждающихся в этом человека, как ты можешь надеяться, что весь остальной мир выслушает тебя с доверием? Как смеешь ты требовать снисхождения от равнодушных, враждебных, от всех тех, кто, подобно хищникам, поджидал, когда же такой большой человек, как Понтекорво, сделает неверный шаг?
И вот неверный шаг сделан. Теперь они набросятся на тебя, чтобы растерзать, чтобы отомстить за завоеванный тобой успех. Теперь ты чувствуешь, как мурашки бегут у тебя по коже от страха? Теперь ты начал опасаться за свою невредимость? Ты чувствуешь, как весь мир готовится обрушиться на тебя? И когда ты представляешь весь этот мир, земля уходит у тебя из-под ног.
Там снаружи столько людей ненавидят тебя. Забавно, но для их ненависти не важно, виновен ты или нет. Они ненавидят тебя, и всё. И они используют эту историю, чтобы насытить свою чрезмерную обиду и удовлетворить свое возмущение. Они изобретут самые невероятные сплетни. Это самое действенное оружие ненависти. И они используют его, чтобы уничтожить тебя, представить тебя извращенцем, паразитом, который слишком долго притворялся благодетелем, но в конце концов был разоблачен. Потом они перейдут к тяжелой артиллерии. Они используют эту девчонку. Эту рано созревшую сучку. Они используют ее, чтобы нанести тебе удар. Они не будут показывать ее публично, они все сделают в ее отсутствие. Они спрячут ее и будут использовать, чтобы раздавить тебя. Ей будут гарантированы полная невидимость и конфиденциальность, меж тем как тебя подвергнут публичному бичеванию. Так они уничтожат все то, что ты выстроил. Они назовут тебя вором, негодяем, развратником. Они сделают это, чтобы успокоить свою совесть, не менее нечистую, чем твоя. Для тех, кто ненавидит тебя, нет лучшего развлечения. Сделать козлом отпущения того, кто попал в беду.
И что ты можешь противопоставить им? Ничего. Как ты защитишься от того, что тебе самому кажется не подлежащим обжалованию? От писем несовершеннолетней, от одолженных денег, от украденных денег и от всего прочего? Разница между тобой и этой девчонкой. Больше сказать нечего. Это самое убийственное средство в их руках. Твое солидное общественное положение в сравнении с хрупкостью двенадцатилетней крошки. Как сопоставить твою силу с ее слабостью? Именно так все происходит за толстыми стенами уютных буржуазных жилищ, которые, как ты наивно думал, будут защищать тебя до самой могилы. Но сейчас могильная пропасть, как никогда, близка. Так близка, что ты чувствуешь ее холод.
Набор стандартных извинений, которые имеются в распоряжении любого серийного насильника. И это твоя козырная карта? Боишься, что да. Твои оправдания, такие искренние и неопровержимые для тебя, едва ли их кто-то будет слушать. Все то, что люди готовы выслушать, легко откопать в строках той жалкой, паскудной переписки, в которой ты так неосторожно поучаствовал. Эта переписка рассказывает историю, сильно отличающуюся от той, которую ты сам хотел бы поведать и которую ты пережил. Единственная правдивая версия, в которую поверят все, это тошнотворная история о том, как пятидесятилетний мужчина, добившийся многого в своей жизни (но уже совершивший немало непростительных преступлений), изнасиловал двенадцатилетнюю девочку, у которой только недавно начались менструации и которая, кроме прочего, девушка твоего сына.
Возможно, пришло время осознать, что ничего нельзя поделать, что все бесполезно. Тебя приперли к стенке. Ты попался в ловушку, из которой непросто выпутаться. Кричать о том, что невиновен, объяснять семье, что это она, она, Камилла, а не ты, начала всю эту историю, начала и продолжила, — все абсолютно бессмысленно. Никто не спасет тебя от наказания, которое в неопытных и чистых головах твоих детей и
