сидеть здесь и чего-то требовать?
Я все-таки умею доставать людей. На что уж полковник Слисаренко сдержанный человек, а посмотрите на него — от ярости скоро пристрелит меня. До чего же он напоминает стандартного американского киногероя! Гдe-то я даже видела похожую вывеску... Конечно же, в «Крепком орешке»! Там был такой полковник-террорист, захвативший аэропорт. Вот точно вывеска — один в один. Полковнику Слисаренко стоит попробовать свои силы в Голливуде.
— Ну и что я опять смешного сказал?!
— Полковник, Лиза специально вас дразнит. — Рыжий пьет кофе и развлекается, наблюдая за нашей ссорой.
Мы сидим в казенной норе, что тут размещается, не могу даже представить, но нас накормили и предложили кофе. Я терпеть не могу кофе, так что ничего не пью, а вот Рыжий прикончил уже третью чашку. Это очень вредно, и он знает, что я собираюсь отучить его от этой вредной привычки — потом.
— Если вы думаете, что я пойду у вас на поводу, как Остапов, то забудьте об этом. Какая наглость — вести себя подобным образом, в то время как...
— Полковник, в гневе вы прекрасны. Но зря вы пытаетесь обвинить меня в том, в чем моей вины нет. А уж говорить, что Лешка Остапов погиб из-за меня, — и вовсе жестоко.
Подожди, дорогой, я сейчас устрою такой спектакль, что мало тебе не покажется.
— Только не надо плакать! Вот, возьмите салфетку...
— Подавитесь ею! Если бы не вы и не ваши дурацкие игры в секретность, Леха до сих пор был бы жив. Если бы вы позволили ему посвятить нас в происходящее, он бы проинструктировал нас насчет машины и все было бы хорошо! А так... И вы смеете меня обвинять? Моя жизнь разрушена, а я даже не знаю, что происходит! Вы использовали меня направо и налево, подставляли меня, а теперь не хотите даже сказать, ради чего? Вы это имели в виду, когда называли мое поведение наглостью? Я все правильно поняла?!
Мой голос набирает обороты, а я знаю, как это действует на людей. Мужчина, даже самый закаленный, терпеть не может, когда ему говорят, что он виноват, особенно если он сам знает, что это так.
— Послушайте, Лиза, вы же скрыли от нас...
— Ах, я скрыла? Покажите мне закон, в котором написано, что я обязана выполнять за вас домашнее задание! Нет такого закона, а вот вы должны были защитить нас, но если бы я сама обо всем не позаботилась, нас обоих уже зарыли бы на какой-нибудь свалке.
— Вы преувеличиваете.
— Ничуть. Или вы не видели, что сделали с Остаповым? Вы думаете, нам бы повезло больше? Лично я в этом сомневаюсь, а потому давайте, расскажите все. Хватит ездить мне по ушам, надоело.
Он задумчиво трет щеку, на которой уже проступила светлая щетина. С одной стороны, он понимает, что я права, с другой — ему не по себе из-за того, что он разгласит секретные сведения столь ненадежной личности, как я. Собственно, выбор у него есть. Он может либо рассказать все и принять нас в игру, либо же упаковать нас в какой-нибудь секретный каземат и выбросить ключ, но где гарантия, что мы не сбежим и не отколем чего-нибудь, что спутает ему последние карты. А еще я подозреваю, что больше всего ему хочется просто убить нас обоих ради сохранности секретности, но он почему-то не делает этого, и я хочу знать почему.
— Ладно. Согласен, вы хорошо поработали, я просмотрел ваши материалы, и многое стало ясно.
— Что именно?
— Ну, прежде всего, что связывало Носика, Климковского и Корбута. Оксана Вольская, родившая не одну, а двух дочерей, — тоже сюрприз. Еще стало ясно, почему Ольга Климковская преследовала Любу, а потом и вас, Элиза. Мы связались с нашими немецкими коллегами, и они подтвердили, что обнаружены материалы, указывающие на связь Климковской с немецкой разведкой. Ее настоящее имя — Мария Андриановна Орловская, дочь фабриканта, который был женат на немке. Ее семья выехала в Германию сразу после Февральской революции, она родилась и росла в Германии, там поступила в школу разведки, ее перебросили в СССР перед войной. Она имела при себе документы, которые сообщали, что ее, Ольгу Павлову, по комсомольской путевке направили в школу НКВД. Документы были, конечно, фальшивыми — Корбут нашел их в архиве и провел экспертизу. Но это спустя годы, а тогда ни экспертизы такой не было, да и сомнений ни у кого не возникло. Остается только догадываться, что стало бы с Ольгой, если бы она дожила до своего разоблачения. Она внедрилась в систему перед самой войной, ее донесения до сих пор хранятся в немецких архивах. Но после войны она не смогла перебраться в Западную зону, и ей пришлось вести дальше жизнь, которая считалась прикрытием и которую она ненавидела. Да, она была старше, чем казалась. Вот такие дела.
— А почему она не вернулась в Германию после войны? Ведь могла же просто соорудить себе документы и исчезнуть.
— Ее бы искали — она долго проработала в КГБ, имела доступ к секретным документам. Она не имела бы ни секунды покоя, постоянно ожидая выстрела, ножа или яда.
— И потому она была... такой?
— Думаю, она была психопаткой, да. Долгие годы двойной жизни сломали ее психику, и когда она увидела Клауса Вернера, то испугалась. Он был очень похож на свою мать, а Адольф-Мария фон Штромбек, с которым Ольга сталкивалась в его бытность разведчиком, и его сестра Элиза-Мария были двойняшками. Она поговорила с ним, и простодушный Клаус, не подозревая ничего плохого, подтвердил: да, воспитавший его дядя и есть именно Адольф-Мария фон Штромбек. Этим он подписал смертный приговор Любе и вам, но понял это слишком поздно.
— Ему сказал сам фон Штромбек?
— Конечно. Дядя очень любил племянника, тот был ему как сын. И когда Клаус вернулся в Германию в отчаянии, фон Штромбек принялся расспрашивать его, потом по своим каналам пробил личности действующих лиц. Вот так он и узнал, чью дочь полюбил Клаус и то, что должен родиться ребенок. Зная Ольгу, фон Штромбек прекрасно понимал, что ждет роженицу и ребенка, а потому рассказал Клаусу часть правды об Ольге, поискал в архивах негативы и передал их через своего человека Корбуту, куратору Ольги. Как именно это происходило, сейчас установить невозможно, все люди, причастные к событиям, мертвы. Но Корбут получил рычаг влияния на Ольгу — правда, использовать его не мог без тщательной проверки, а проверка могла занять годы, ведь нужно было получить доступ к секретным архивам, находящимся за пределами СССР. Но что-то такое он,видимо, Ольге сказал — или просто приказал затихнуть, потому что именно тогда Клаусу удалось приехать в СССР и подписать все бумаги, устанавливающие его отцовство по отношению к девочке Элизе. Он планировал забрать Любу и вас с собой в Германию, нужно было просто уладить формальности. И то был единственный раз, когда он видел вас. Он просил Любу, чтоб она отдала вас ему, но Люба отказалась. Она тогда не знала, что у нее отберут ребенка, потом попала в психушку, а вас зарегистрировали под ее фамилией — вторично — и отправили в дом малютки. Климковский пытался добиться опеки над внучкой, но он тоже был человеком с нарушенной психикой, и Корбут решил, что вам будет лучше там, где вы находитесь.
— Все это я знаю и без вас. И об Оксане, и об Анне. И о том, как умерла моя мать. Я хочу знать, что происходит сейчас.
— Не поняв прошлого, не постигнешь настоящего и останешься без будущего.
— Кто это сказал?
— Я. — Он улыбается. — Элиза, вы даже не представляете, как вам повезло в жизни. Вас преследовали с рождения, но вы уцелели. Ольга практически сошла с ума в попытках найти и уничтожить звено, связующее Клауса Вернера и фон Штромбека с ней. Клаус и правда делал запросы о местонахождении своей дочери, но воспитанница с такими данными нигде не значилась. Вы жили под фамилией Климковская, а не Вернер. Тем временем Корбут переводил вас из одного детского дома в другой, Люба хочет забрать вас, но ей говорят, что ребенка удочерили. Корбут и ваш дед Василий понимали то, чего Люба понять не могла: ей с ее диагнозом ребенка не. отдадут. Люба пишет письмо Клаусу и передает его встреченному в аэропорту немецкому туристу. В письме она просила Клауса найти вас и позаботиться о вашем будущем. К тому времени Клаус уже жил в ФРГ. Ольга выследила ее и донесла. Любу арестовали до выяснения обстоятельств — она ранее работала в секретном институте, а содержание письма, переданного
