приставным лестницам стали карабкаться на частокол. Восставшие москвичи и стрельцы князя Пожарского встретили наемников вилами, копьями и бердышами. Многие из посадских орудовали длинными жердями с крючьями на конце, которыми они цепляли французов за голову или за шею, сбивая их с частокола. Те из французов, кому удавалось перескочить через тын, попадали под убийственный огонь из пистолей и самострелов, едва успев взмахнуть топором или саблей.
Стреляя из мушкетов и аркебуз, французы не могли нанести серьезного урона восставшим москвичам, так как частокол мешал им вести прицельную стрельбу. Потеряв убитыми двух сержантов и тринадцать ландскнехтов, Жак Маржерет скомандовал отступление, видя, что ратники Лыкова даже не пытаются лезть на частокол.
В квартале Кулишки вооруженной боярской челядью командовал Михаил Салтыков, который, в отличие от боярина Лыкова, сражался с восставшими москвичами с безудержной отвагой. В этом квартале стоял терем Салтыкова, полный всякого добра. Салтыков был дважды ранен в бою, поддерживая со своими людьми атаки конных рейтар Петра Борковского. Восставшие московские стрельцы, возглавляемые Василием Бутурлиным, дали отпор полякам на Кулишках, не пропустив врага к Яузским воротам. Некоторые переулки на Кулишках и на Тверской улице по нескольку раз переходили из рук в руки. Наконец немецкие рейтары не выдержали и повернули вспять.
Михаил Салтыков скрежетал зубами в бессильной ярости, видя, что натиск восставших москвичей никак не остановить. Силы Гонсевского тают на глазах, в то время как к москвичам каждый день идут на помощь все новые отряды земского ополчения. И тогда Михаил Салтыков решился на отчаянный шаг. Он запалил свой терем, дабы сильный пожар стал непреодолимой преградой для наступающих стрельцов Василия Бутурлина. Огонь, разносимый ветром, быстро перекинулся на соседние дома и изгороди. Вскоре Кулишки запылали так, что восставшие москвичи отступили от гигантского пожарища до самых Тверских ворот. Пришлось укрыться за стеной Китай-города и отрядам Гонсевского, поскольку огонь стал угрожать и им.
Ночью пожар усилился. Ветер гнал пламя из улицы в улицу, деревянные дома вспыхивали как факелы.
Бояре и польские военачальники, стоя на вершине Фроловской башни, глядели на бушующее море огня, разлившееся по западным кварталам Белого города. Было видно, что буйство огненной стихии сильнее всех усилий москвичей, пытающихся потушить огромный пожар.
— Что ты натворил, Михаил! — молвил Федор Мстиславский, сокрушенно качая головой в высокой боярской шапке. — Почто ты выпустил на Москву этого огненного зверя? Куда приедет короноваться Владислав, на пепелище?
— Нет худа без добра, — злорадно усмехнулся Михаил Салтыков. — С помощью огня мы сокрушим посадскую рвань и земское мужичье! Против огня бессильны пушки и пищали. Пожар не одолеть топорами и рогатинами. Пусть сгорит пол-Москвы, лишь бы это пламя поглотило и всю восставшую чернь!
Стоял март 1611 года.
Глава восьмая
Огненный вал
Всю ночь в Москве, не замолкая, гудели колокола. Жители посада мужественно боролись с огнем. К утру пожар в Белом городе был потушен.
На рассвете польские дозорные, находившиеся на колокольне Ивана Великого, увидели на Можайской дороге среди стылых лугов и покрытых снегом пажитей бело-красные знамена польского войска. Это была долгожданная подмога от короля Сигизмунда. Конная колонна с высоты громадной Годуновской колокольни казалась гусеницей, крадущейся меж деревенек и перелесков к окутанной дымом Москве.
От перебежчиков Гонсевскому и боярам-блюстителям стало известно, что ночью к восставшим москвичам прибыло несколько конных и пеших отрядов земского ополчения, которые вступили в Замоскворечье. На военном совете бояре настойчиво предлагали Гонсевскому бросить все силы в Замоскворечье, дабы прорвать кольцо восставших предместий и расчистить проход для королевской конницы, идущей к ним со стороны Можайска.
Гонсевский решил действовать не только силой, но и хитростью.
Едва забрезжил день, наемная стража распахнула ворота Китай-города. Из ворот вышли бояре в окружении слуг, все они были безоружны. Восставшие москвичи и земские ратники приготовились было стрелять, но потом опустили пищали и пушечные фитили, увидев, что бояре размахивают белыми полотенцами, показывая тем самым, что они идут на переговоры. Приблизившись к баррикадам, бояре во главе с Федором Мстиславским принялись уговаривать вожаков восставшего народа сложить оружие и распустить земскую рать. При этом Мстиславский зачитал текст наскоро состряпанного нового договора, якобы одобренного польской стороной, из которого следовало, что Владислав не приедет на коронацию в Москву. Государем должен стать кто-нибудь из бояр-блюстителей, а польское войско останется в Москве до полного замирения бояр с посадским и земским людом. Когда в столице установится прочный мир, тогда Гонсевский и его воины уйдут к Смоленску в стан короля Сигизмунда.
Боярин Мстиславский и вся его свита продвигались вдоль завалов и заграждений со стороны Кулишек по направлению к Сретенке и Лубянке, повсюду привлекая внимание восставших москвичей и земских воевод чтением нового договора с Сигизмундом. Мстиславскому не везде удавалось дочитать текст договора до конца, его слова зачастую тонули в криках негодующей толпы.
«Пусть ляхи немедленно убираются из Москвы! — кричали москвичи боярам. — И вы проваливайте к Сигизмунду вместе с ними, толстосумы треклятые! Лижите ему пятки, Иудины дети! Мы сами выберем достойного человека на русский трон, польский король нам не указчик!»
Возле баррикад на Ильинке Мстиславского и его свиту восставшие забросали комьями грязного снега. У Тверских ворот какая-то рассерженная женщина, у которой ночью сгорел дом со всем имуществом, высыпала на голову Бориса Лыкова ведро золы. На Лубянской улице кто-то из посадских мужиков спустил на бояр злого кобеля, который изодрал в клочья длинные полы парчовой шубы Федора Шереметева. Мальчишки освистывали бояр, женщины ругали их непристойными словами. Бояре терпеливо сносили это глумление простонародья над собой, ибо действовали по указанию Гонсевского. Боярам была отведена незавидная роль. Они должны были отвлечь внимание восставших москвичей. Пока бояре вели переговоры с народом в Белом городе, в это самое время отряды поляков и немецких наемников прошли по льду Москвы-реки и ударили в спину восставшим стрельцам, оборонявшим Чертолье. Поляки и наемники повсюду поджигали дома, примыкавшие к баррикадам. Стрельцы и земские ополченцы Ивана Колтовского оставляли свои укрепленные позиции, бросали пушки и тяжелые затинные пищали, отступая перед пышущей жаром стеной огня.
Факельщики Гонсевского скрытно пробрались к бревенчатой стене Земляного города и подожгли ее в нескольких местах. Огонь с запылавшей стены перекинулся на ремесленные кварталы, застроенные скученными деревянными домами и лачугами. Заметив пожар в Земляном городе, восставшие москвичи и земские ратники покинули баррикады в Белом городе, спеша загасить огонь. Этим немедленно воспользовались наемники Гонсевского, которые вышли из Китай-города и без боя захватили Кулишки, Ильинку, Варварскую площадь, Тверские и Яузские ворота.
Тысяча польских гусар, возглавляемая полковником Струсем, сойдя с Можайской дороги, довольно долго рыскала вдоль стены Земляного города, поскольку восставшие москвичи повсюду закрывали ворота перед самым носом у поляков. Лишь добравшись до Яузских ворот, захваченных воинами Гонсевского, конный полк Струся наконец смог вступить в Москву.
Командир французских наемников Жак Маржерет, оставивший письменные воспоминания о своем пребывании в Москве, записал в своем дневнике: «В тот день никому из нас не довелось скрестить оружие с неприятелем; пламя пожирало дома один за другим, раздуваемое могучим ветром. Огонь гнал русских, а мы потихоньку подвигались за ними по раскаленному пепелищу, продолжая жечь все, что горит. Только вечером мои люди возвратились в Кремль, не потеряв ни одного человека».
Спасаясь от огненного вала, отряды ополченцев вместе с москвичами ушли из Замоскворечья в
