заботился лишь о том, как бы уберечь от поражения свое и без того немногочисленное воинство.
Бездействие Трубецкого возмутило казачьего атамана Филата Межакова и еще несколько сотников из числа дворян. Собрав своих людей, они без приказа Трубецкого переправились по броду через реку и ударили во фланг польскому войску. Это решило исход битвы. Ходкевич прекратил атаки и отвел свои поредевшие отряды к Новодевичьему монастырю.
На другой день Ходкевич перенес свой лагерь к Донскому монастырю и стал готовиться к тому, чтобы нанести удар по Замоскворечью.
Разгадав намерение Ходкевича, князь Пожарский перестроил оборонительную линию своих полков с таким расчетом, чтобы оказаться бок о бок с воинством Трубецкого, закрепившегося возле Яузских ворот.
Свои главные силы Пожарский по-прежнему держал в укрепленном земляном остроге на Остоженке. Князь Лопата-Пожарский и воевода Туренин перешли со своими полками в Замоскворечье. Рядом с ними расположились казаки атамана Просовецкого. Полк Горбатова был оставлен Пожарским в Белом городе на случай очередной вылазки поляков из Кремля.
Новый натиск польского войска начался 24 августа на рассвете. На поле возле Донского монастыря опять разыгралось конное сражение, успех в котором вновь сопутствовал польским гусарам. Наступая по всему фронту, отряды Ходкевича взяли штурмом Серпуховские ворота и Климентовский острог на Большой Ордынке. Полки Пожарского в беспорядке отступили на левый берег Москвы-реки. Казаки Просовецкого рассеялись по всему Замоскворечью. Воинство Трубецкого на левом фланге, не выдержав вражеского удара, откатилось к Большим Лужникам.
Считая, что победа уже у него в руках, Ходкевич двинул огромный обоз с провиантом и снаряжением через Серпуховские ворота и дальше по Большой Ордынке к наплавному мосту через Москву-реку. За мостом находились Речные ворота Китай-города. С высоких стен Кремля и Китай-города, что выходили на реку, воины польского гарнизона с бурной радостью взирали на польские королевские стяги, водруженные на Серпуховских воротах и на колокольне церкви Святого Климента.
…Полковые воеводы собрались в боковом приделе белокаменной Ильинской церкви, все были растеряны и подавлены. Если позавчера им еще удалось на равных биться с Ходкевичем, то сегодня враг просто потряс их всех своим неудержимым натиском.
Пожарский сидел на стуле с усталым и хмурым лицом. Подле него суетился Тимоха Сальков, бинтовавший разорванным на ленты льняным рушником раненую правую руку князя.
— Кабы не река, то ляхи гнали бы нас до самого Чертолья! — ворчал владимирский воевода Артемий Измайлов. — Хорошо, наш большой полк сумел выстоять возле Крымского брода, не допустив ляхов к переправе.
Артемий Измайлов бросил благодарный взгляд на Пожарского, под началом которого большой полк больше часа выстоял в сече против войск Ходкевича, которые так и не смогли пробиться к броду.
Скрипнула входная дверь, в просторное помещение с высоким потолком и побеленными стенами стремительно вошел Кузьма Минин в панцире и шлеме, с саблей при бедре.
— А меня почто на совет не позвали, воеводы? — с шутливым недоумением в голосе спросил он. — Али полагаете, что я токмо в хозяйственных и денежных делах смыслю?
— Проходи, Кузьма, — сказал Пожарский. — Присаживайся.
Закончив перевязку, Тимоха Сальков отошел от князя к глубокой оконной нише.
— Почто выстрелов за рекой более не слыхать, а? — проговорил Кузьма Минин, опустившись на скамью рядом с Василием Турениным.
Ему ответил князь Лопата-Пожарский:
— Посекли нашу рать полки Ходкевича в центре и на флангах. Нас-то река спасла от полного разгрома, а ополчение Трубецкого, похоже, ляхи разбили в пух и прах! Казаки Просовецкого тоже рассеяны. В Замоскворечье теперь ляхи хозяйничают. Дело кончено, Кузьма. — Дмитрий Лопата тяжело вздохнул.
— Как же так, воеводы? — Минин оглядел всех присутствующих. — Неужто и сделать ничего нельзя?
— От Трубецкого и Просовецкого нет никаких известий, — заговорил Пожарский, объясняя Минину сложившуюся обстановку. — Наши полки готовы вновь вступить в сечу, но нам одним Ходкевича не одолеть, ибо у него тактическое преимущество. Нашей рати теперь придется наступать, переправляясь через реку. Вот если бы Трубецкой ударил Ходкевичу во фланг…
Пожарский умолк и, вытянув шею, прислушался. Замерли и все воеводы, сидящие вокруг. Из Замоскворечья с другого берега Москвы-реки явственно доносилась частая пальба из пищалей и самопалов.
— А вот и Трубецкой объявился! — радостно воскликнул воевода Дмитриев.
— Может, это Просовецкий и его казаки из окружения пробиваются? — пробормотал Артемий Измайлов, переглянувшись с Турениным.
— Это надо выяснить, и поживее! — сказал Пожарский. Он жестом подозвал к себе Салькова. — Бери коня, дуй на ту сторону реки и разведай, что там и как! Ужом ползай и птицей летай, но разнюхай все доподлинно. Уразумел?
— Уразумел, князь! — кивнул Сальков.
Он стремительно бросился к двери, на ходу надевая шапку.
— И чтоб обратно живым вернулся! — крикнул ему вслед Пожарский.
Солнце уже клонилось к закату, когда Тимоха Сальков наконец вернулся назад. Он отсутствовал около двух часов. Все это время стрельба в Замоскворечье не прекращалась, порой треск ружейных выстрелов сливался в сплошной гул.
Сальков оповестил Пожарского и все его окружение, что на Большой Ордынке идет бой. Казаки Просовецкого выбили поляков из Климентовского острога и рассекли втянувшийся на Ордынку польский обоз в нескольких местах. На помощь Просовецкому отряд за отрядом прибывают казаки из войска Трубецкого, ими уже захвачены Пятницкая улица и Зацепский вал.
— Не иначе, сам Господь пришел к нам на выручку! — взволнованно воскликнул Пожарский, радостно потрепав Салькова по плечу. — Молодец, Тимоха!
— Теперь и нам можно на ляхов ударить, брат! — нетерпеливо проговорил князь Лопата- Пожарский. — Мой полк готов выступить немедля!
— Не токмо можно, но и должно, — сказал Пожарский, в голосе и лице которого появилась прежняя уверенность. — Мы еще покажем Ходкевичу, где раки зимуют!
Видя, что все воеводы и с ними князь Пожарский собираются сей же час выступить против поляков, а про него как будто забыли, Кузьма Минин протолкался к Пожарскому.
— Поручи и мне какое-нибудь дело, князь, — сказал он. — Негоже мне в стороне отсиживаться.
Пожарский заглянул в глаза Минину, полные ратной решимости, и одобрительно покивал головой:
— Добро, Кузьма. Пойдешь с конным отрядом через реку, выбьешь ляхов с Крымского двора и будешь гнать их до Крымского вала и Калужских ворот. Помни, твой успех обеспечит удачное наступление всей нашей рати. С богом!
Атака конных дворян, возглавляемых Мининым, явилась для наемников Ходкевича, засевших на Крымском дворе, полной неожиданностью. Обратившись в бегство, наемники привели в расстройство полки Неверовского и Граевского. Это позволило Пожарскому быстро и без потерь развернуть своих ополченцев для боя на правом берегу Москвы-реки. Ратники Пожарского, пробиваясь к Большой Ордынке, теснили и опрокидывали венгерских гайдуков и польских гусар. Ходкевич прилагал отчаянные попытки к тому, чтобы спасти с трудом снаряженный обоз. Но все было тщетно. Битва кипела по всей Ордынке, звон сабель и ржание испуганных обозных лошадей заглушали выстрелы из пищалей. Ходкевичу пришлось бросить обоз, чтобы спасти свое войско от полного истребления в тесноте улиц и переулков Замоскворечья.
В сумерках Ходкевич отступил к Донскому монастырю. Почти все его полки поредели наполовину. Воины Ходкевича, потрясенные натиском русских, окончательно утратили волю к победе. На другой день Ходкевич отвел свое войско на Воробьевы горы, а оттуда по Смоленской дороге ушел в Вязьму.
