Избранник

Рабби Сендерс шумно вздохнул и взглянул на Дэнни:

— Ну-с, Даниэл, можешь ли ты что-нибудь сказать?

Его голос звучал спокойно, почти нежно.

Дэнни кивнул.

— И что же?

— Это написал рабби Яаков, а не рабби Меир, — спокойно сказал Дэнни на идише.

По толпе пронесся шепот одобрения. Я быстро оглянулся. Все не отрываясь смотрели на Дэнни.

Рабби Сендерс чуть ли не улыбался. Он кивнул, и длинная черная борода на его груди колыхнулась взад-вперед. Затем его широкие черные брови поднялись вверх, а глаза полузакрылись. Он легонько подался вперед, по-прежнему со сложенными на груди руками.

— И больше ничего? — спросил он очень спокойно.

Дэнни покачал головой — несколько нерешительно, как мне показалось.

— Итак, — откинулся рабби Сендерс в своем кресле, — больше ничего.

Я смотрел на них, не понимая, что все это значит. Что там не так с рабби Меиром и рабби Яаковом?

— Эти слова принадлежат рабби Яакову, а не рабби Меиру, — повторил Дэнни. — Это рабби Яаков, а не рабби Меир сказал: «Тот, кто, находясь в пути, повторяет сказанное в Торе и отвлекается от этого…»

— Хорошо, — негромко прервал его рабби Сендерс. — Это слова рабби Яакова. Хорошо. Ты сам сказал. Очень хорошо. А откуда эти слова?

— Из Пиркей Авот[36], — ответил Дэнни.

Он указал талмудический источник цитаты. Многие приведенные рабби Сендерсом цитаты происходили из Пиркей Авот, как отец учил меня произносить по-сефардски, а не Авойс — по-ашкеназски. Я легко узнавал эти цитаты: Пиркей Авот — это собрание раввинских изречений и многие евреи изучают эту книгу глава за главой по субботам между Пасхой и еврейским Новым годом.

— Ну конечно, — улыбаясь ответил рабби Сендерс, — как ты мог этого не знать? Разумеется. Хорошо. Очень хорошо. А теперь скажи мне…

Я сидел, слушал и постепенно начинал понимать, что происходит на моих глазах между отцом и сыном. Во многих еврейских домах, особенно тех, где дети учатся в ешиве, а отцы ее закончили, существует традиция игры в вопросы — ответы вечером субботы — и отец таким образом экзаменует сына в том, что тот прошел за неделю. Я присутствовал теперь при подобной игре в вопрос — ответ, только прилюдной, и это была очень странная, почти нелепая игра, больше похожая на экзаменовку, потому что рабби Сендерс не ограничивался тем, что Дэнни изучил за прошедшую неделю, но обращался ко всем основным трактатам Талмуда, и Дэнни, очевидно, был обязан давать ответ. Рабби Сендерс спросил, где еще говорится о прервавшем занятия, и Дэнни спокойно, холодно отвечал. Рабби спросил имя средневекового толкователя, оставившего комментарий на это место, и Дэнни ответил. Рабби мимоходом похвалил за ответ и тут же спросил, кто истолковал это место совершенно другим образом. Дэнни ответил. Тогда рабби спросил, согласен ли Дэнни с таким толкованием, и тот ответил, что он не согласен, он поддерживает того средневекового комментатора, что трактует это место иначе. Рабби спросил, как этот комментатор может предлагать подобную трактовку, если в другом месте Талмуда он говорит прямо противоположное, и Дэнни очень спокойно, тихо, по-прежнему теребя края бумажной тарелки, выявил различие между двумя противоречивыми изречениями, процитировав два других источника, где одно изречение возникает в несколько ином контексте, сглаживая таким образом противоречие. Один из двух источников, процитированных Дэнни, содержал библейский стих, и отец спросил у него, какая еще норма еврейского Закона основана на этом стихе. Дэнни процитировал короткий фрагмент из трактата Санхедрин, и тогда его отец привел другой фрагмент из трактата Йома, противоречащий месту из Санхедрина, и Дэнни на это ответил фрагментом из трактата Гитин, разрешающим противоречие. Отец поставил под сомнение правомочность его толкования этого места из Гитин, процитировав комментарий на этот фрагмент, в котором выражалось несогласие с подобным толкованием, и Дэнни сказал на это, что подобный комментарий труден для понимания (он не сказал — «ошибочен», он сказал — «труден для понимания»), потому что параллельное место в трактате Недарим ясно подтверждает его интерпретацию.

Так продолжалось еще и еще, пока я не потерял нить их рассуждений и просто сидел и слушал, изумляясь явленному мне чуду памяти. Оба собеседника — Дэнни и его отец — говорили спокойно, отец всякий раз кивком подтверждал правильность ответа сына. Брат Дэнни глядел на них с открытым ртом, но наконец потерял интерес и стал жевать что-то оставшееся на его тарелке. Один раз он даже начал клевать носом, но немедленно перестал. Люди вокруг стола сидели в полном восторге, их лица сияли от гордости. Это было почти как тот самый пилпул, о котором рассказывал мне отец, правда, это не был настоящий пилпул, они не изощрялись в затемнении текстов и выворачивании их наизнанку, наоборот — казалось, их больше интересовал «б’киут», то есть буквальный смысл и простые объяснения обсуждаемых фрагментов Талмуда и комментариев. Это длилось еще долго. Наконец рабби Сендерс откинулся в кресле и замолчал.

Испытание или игра очевидно, закончилась, и рабби Сендерс улыбался своему сыну.

— Хорошо, — сказал он очень тихо. — Да, здесь нет противоречий. Но скажи мне, тебе нечего больше добавить к тому, что я говорил раньше?

Дэнни резко выпрямился на скамейке.

— Больше ничего? — повторил рабби Сендерс. — Тебе больше нечего сказать?

Дэнни неуверенно покачал головой.

— Совсем нечего добавить? — настаивал рабби Сендерс. Его голос стал сухим, холодным, далеким. Он больше не улыбался.

Я увидел, как Дэнни снова напрягся — как перед тем, как его отец начал говорить. Спокойствие и уверенность, которые он демонстрировал во время вопросов — ответов по Талмуду, исчезли.

— Итак, ничего более. Ну-с, что я могу сказать…

— Я не услышал…

— Ты не услышал, ты не услышал. Ты услышал первую ошибку и перестал слушать. Конечно, ты не услышал. Как же ты мог услышать, если ты не слушал?

Он говорил спокойно и без всякого раздражения.

Лицо Дэнни окаменело. Толпа притихла. Я смотрел на Дэнни. Долгое время он сидел неподвижно, а затем его губы ожили, уголки поползли вверх и замерли в ухмылке. Я почувствовал, как мурашки забегали по загривку и подступили слезы. Я взглянул на Дэнни и быстро отвел взгляд.

Рабби Сендерс пристально смотрел на своего сына. Потом перевел глаза на меня. Я буквально чувствовал его взгляд. Наступило долгое, тягостное молчание. Дэнни так и сидел, неподвижно, уставившись в свою тарелку и с застывшей ухмылкой на лице. Рабби Сендерс нетерпеливо теребил свой правый пейс. Он оглаживал его пальцами правой руки, наматывал на указательный палец, распускал, наматывал снова — все это не спуская с меня глаз. Наконец он шумно вздохнул, тряхнул головой и положил руки на стол.

— Ну-с, — сказал он, — возможно, я не прав. В конце концов, мой сын не математик. У него хорошая голова на плечах, но это не голова математика. Но у нас здесь есть математик. У нас здесь сын Давида Мальтера. Он — математик.

Он в упор взглянул на меня, и я почувствовал, как сердце мое замерло и кровь хлынула в лицо.

— Рувим, — сказал рабби Сендерс, в упор глядя на меня, — а тебе нечего сказать?

Я не мог вымолвить ни слова. Сказать — о чем? Я не имел ни малейшего представления, о чем там шла речь у них с Дэнни.

— Ты слышал мою маленькую речь? — спокойно спросил рабби Сендерс.

Я почувствовал, как киваю.

— И тебе нечего сказать?

Его глаза просто прожигали, и я уперся взглядом в стол.

— Рувим, тебе понравилась гематрия? — мягко спросил он.

Я оторвался от пола и кивнул. А Дэнни просто сидел и ухмылялся. Его младший брат снова начал баловаться с помидором. Мужчины за столами сидели тихо, и теперь уже все глядели на