оставить свою жизнь на прежних рельсах. Таким образом, эти другие вещи совершенно свободно существуют, а охотятся за ними лишь редкие любители вроде меня, не боящиеся прослыть чудаками. Впрочем, как утверждают знатоки человеческих душ: состоятельный человек не может быть сумасшедшим, в крайнем случае, он всего лишь эксцентричен.
— Так вы коллекционер! — догадался я, на что Леонид отреагировал исключительно странно.
Он вдруг прижал чемоданчик к груди и принялся нежно похлопывать его по кожаному боку, приговаривая: «Ну, ну… Он не хотел нас обидеть…», а затем уже напустился на меня:
— Не произноси этого слова! Их невозможно коллекционировать. Нельзя отыскать другую вещь и поставить её на полку. Было дело, я пытался в юности учудить нечто подобное. В результате все «экспонаты» очень скоро вернулись в исходное стандартное состояние, и разбудить их обратно уже не получилось. Поэтому коллекционеры обходят меня стороной, ведь даже самая небывалая другая монетка или марка, запертые в кляссере быстро теряют индивидуальность и гаснут. Отчего так происходит — не знаю. Но факт остается фактом.
— И как же вы их храните?
— Как попало. В тумбочке, навалом в ящике стола, в кухонных полках, в портфеле с инструментами. Тут важно самому приучиться испытывать к этим другим вещам отношение сдержанного почитания, но никак не любования, и тем более не фетишистского поклонения. О зуде коллекционера я уже говорил — он фатально опасен. Кроме того, я постоянно ими пользуюсь. Теми, разумеется, которыми возможно пользоваться. А те, что обычно валяются без дела, я регулярно выгуливаю, как сегодня.
— Выносите их подышать? — рассмеялся я.
— Не совсем. Скорее погреться в лучах самодовольства. Как ты уже вероятно заметил я выкладываю их на продажу, причем цену устанавливаю… Как бы вернее сказать?
— Негуманную, — подсказал я, — Признаюсь, восемьдесят пять тысяч за старый колокольчик меня несколько ошеломило.
— Вот, вот. Мне кажется, что это идет им на пользу. После наших маркитанских вылазок мои другие вещи сияют особенно ярко — даже ты увидел. Мне кажется, им чрезвычайно льстит быть столь умеренно доступными, так сказать, растет самооценка, а вместе с нею закрепляются отличительные признаки и даже появляются новые. Вообще, когда имеешь дело с другими вещами, деньги играют в ваших отношениях немаловажную роль. Вещи, особенно другие, — лучше всего понимают язык денег.
Однако, я не смог понять, что это значит и Леонид пустился в пояснения:
— Допустим, если тебе посчастливилось сделаться собственником другого молотка, ты должен постоянно помнить, что это редкая и очень дорогая штука, однако при этом совершенно безжалостно забивать им гвозди или разбивать кирпичи, смотря какие насущные развлечения тебе подвернутся. Не лукавить, и не прикидываться, а точно знать цену, за которую ты будешь готов с ним расстаться.
— А если кто-нибудь согласится купить у вас другую вещь за названную цену?
Печально вздохнув, Леонид пожал плечами:
— Продам, что же делать. Значит судьба. А с ней в нашем охотничьем ремесле ссориться не стоит. Кстати, те пятьдесят тысяч, которые ты обещал Даугаве… Я догадываюсь, на что он положил глаз, хитрец. Впрочем, поскольку подобные сделки происходят регулярно, круговорот крупных сумм рано или поздно приходит к некоему постоянному балансу ив результате каждый охотник остается при своих. Хотя им, — Леонид заговорщически подмигнул мне и указал на чемоданчик, — лучше об этом не знать.
Мы посмеялись, и спустя некоторое время я задал давно созревший вопрос:
— Так зачем они нужны? Эти другие вещи… Они, конечно забавные, чудесные, но зачем их искать?
— Они другие, — пояснил Леонид, поглядев на меня, как на последнего болвана. — Не понимаешь?
— Понимаю. Но, каков практический смысл? Как они помогают?
— Конечно! — развеселился мой новый знакомый, — Тебе подавай волшебную палочку, или рог изобилия, на худой конец самописное перо или перстень-невидимку!
Я скромно высказался в том смысле, что это было бы неплохо.
— Какой ты жадный, писатель, — огорченно удивился Леонид. — Знаешь, в компании других вещей живется ничуть не проще, чем без них. Просто по-другому. И проблемы не рассасываются сами по себе, разве что самые маленькие. Но до чего же приятно, засыпая, слышать, как в стене, устраиваясь поудобнее, ворочается старый шуруп, и просто знать… Знать.
Он остановился и достал сигарету. Мне стало как-то стыдно и неловко, словно залез с ногами в чужую тайну, наследил, да еще и остался недоволен. Очевидно, раскаяние оперативно отразилось на выражении моего лица, поскольку Леонид, так и не закурив, смилостивился:
— Ладно, проехали, спишем на шок, — усмехнулся он. — Тут просто так не объяснишь ведь. Ты должен обязательно сам отыскать другую вещь, и тогда, возможно… Возможно! Поймешь.
Он собрался уходить.
— Но, как их искать? — всполошился я.
— Для этого тебе придется стать охотником. Попробуй. Охота приносит бодрость, прочищает мозги, пробуждает аппетит. Она требует решительности во всём, а особенно в проживании каждого отдельно взятого дня. Не спрашивай, не проси, не сворачивай — ищи. А когда найдешь, возьми, потому, что это твое, что бы там не думали себе эти странные вялые люди вокруг тебя. Охотник — это образ жизни — мы не менее другие, чем наша добыча.
— Подскажите хотя бы с чего начать! — взмолился я.
— Начни со своего рабочего стола. Те песочные часы, которые тебе так понравились. Знаешь, их просто выбросили. А я подобрал. Счастливой тебе охоты, фантаст! Не забудь похвастаться добычей, они это любят…
Интересно, подумал я, глядя в спину быстро тающего в темноте парка Леонида, — куда он девал свой зеленый зонтик?
Саня Даугава не объявился ни на следующий день, ни неделю спустя, ни в конце лета. Это было весьма скверно, поскольку носить тайну в одиночку труд нелегкий, а делить её со случайными людьми желания не возникало. С каждым днем удивительная встреча с охотником на «другие вещи» становилась все больше похожей на шутку, или сон. Вспоминая диковинные штучки, я невольно старался найти рациональное объяснение их необычности. Даже не поленился почитать о реверсивном эффекте памяти формы; когда материал при одной температуре «вспоминает» одну форму, а при другой температуре — другую, что объясняло странное поведение «волшебного» пинцета. Ржавым гвоздиком, который все норовил поползать по скатерти и покувыркаться — фокусник Леонид вполне мог управлять из-под стола магнитом. Циркуль, рисующий квадраты, наверняка был хитро механизирован таким образом, чтобы… А песочные часы, — ну и что? Отверстие между колбами просто меняло диаметр. То, чего я объяснить не мог, постепенно стиралось из памяти. Искорки, кривые ложки, рулетка, старые скрепки… Банальный развод на деньги! В какой-то момент мне стало гадко и обидно до слез.
Кажется, я даже едва не запил, однако, плюнув на всё, сумел вернуться к нормальной жизни. Даже написал что-то злое и модное, снискав несколько аплодисментов от особо эстетствующих критиков с омерзительно утонченным вкусом.
Однако, почти не отдавая себе отчета, я «вышел» на охоту.
Крохотное непотушенное ожидание чуда, застрявшее в уголке сознания, вело неустанную партизанскую борьбу с холодным прагматичным разумом. Интеллект давил, опыт и здравый смысл трамбовали фантазию ковровыми бомбардировками накопленных знаний. Верный ледяной цинизм неустанно стоял на страже моего покоя. Но ничто не могло окончательно задавить подпольной работы скромной диверсионной группы «глупая надежда».
Конечно же, я не искал никаких «других вещей», просто чуть внимательнее приглядывался к окружающим предметам. Исключительно от скуки сравнивал размеры вилок в кафе, ожидая заказ. Иногда я совершенно случайно бросал задумчивый взгляд на прилавки с инструментами и даже вертел в руках непонятные детали то ли от швейных машинок, а то ли от пылесосов. Вдруг разобрал барахло в гараже. И
