– Ну и к чему пришли?
– Ни к чему не пришли. Только чай выпили… Впрочем, я против. Но он хочет сделать и сделает. – И «барышня» кивнул в сторону окна. Там сидел белобрысый, худой, какой-то нескладно высокий молодой человек с жидкими длинными волосами.
На протяжении всего разговора он хранил совершенное молчание.
Нечаев сказал «барышне»:
– Не понял – чего ты боишься? Ведь ты организацию создал, чтоб сделать
– Я не за себя. Меня он никогда не выдаст. Хватать невинных будут. Разгромят студенческие организации.
– Так это же славно. Больше ненависти будет. Только ненавистью к власти страну разбудить можно. Больше репрессий, больше казней – вот что нам нужно. Кровь для Революции – как удобрение. Быстрее всходы.
– Да, много кровавой работы будет у грядущей Революции, – засмеялся «барышня». – Меня сестра на днях спросила: «Сколько людей придется истребить в Революцию?» – все с той же застенчивой улыбкой добавил он.
– Надо думать о том, скольких можно будет оставить, – усмехнулся Нечаев.
Заметив испуг на моем лице, «барышня» нежно засмеялся:
– Совсем молоденький твой товарищ.
– На совсем молоденьких – вся надежда, – сказал Нечаев. – После двадцати пяти они остепеняются – дрянь люди.
– Да, людей после двадцати пяти нужно убивать, – вздохнул «барышня». – Слыхал, что вы очень богатенький, юноша? – вдруг обратился он ко мне. – Но вы должны знать: если вы с нами, то все ваше богатство – наше. Революция требует всего человека. «Оставь отца, жену и мать и следуй за мною». Один из наших товарищей отца зарезал, чтобы нам денег дать…
– Сказал глупость и напугал, – засмеялся Нечаев. – Идем от этого безумного… Чаю здесь все равно не дадут.
Уже уходя, вдруг остановился у стула, на котором недвижно сидел, уронив голову на руки, белобрысый. И обратился к нему:
– Обнимемся, товарищ.
Белобрысый поднялся, и они нелепо обнялись – уж очень высок был белобрысый и мал Нечаев.
На улице Нечаев сказал мне:
– Запомни этот день. Он исторический. И белобрысого запомни. Услышишь о нем скоро. Вся Расея о нем услышит…
По дороге он пояснил:
– Их кружок называется «Ад». Ибо жизнь наша сейчас – ад… Но зато завтра… Подождем до завтра.
Мы вернулись в Петербург засветло. На перроне увидели белобрысого. Оказалось, он ехал в нашем же поезде. Но, к моему изумлению, Нечаев его будто не узнал.
– Но это же… – начал я.
– Ты его не знаешь. Запомни, – оборвал Нечаев.
Проходя мимо нас, белобрысый улыбнулся.
На следующий день мы обедали, когда явился бледный Фирс.
– В батюшку царя стреляли у Летнего сада!
– Убили? – вскричала тетушка.
– Промахнулись, Господь защитил, – сказал Фирс.
Тетка побледнела и велела заложить экипаж. Потом спросила:
– Где гувернер?
Приказала позвать Сергея Геннадиевича – ехать с нами. Фирс ответил, что Нечаев с утра ушел к больной маменьке – ночью ей стало хуже.
Пришел «наш околоточный» – тетка его всегда щедро одаривала. Она спросила:
– Известно ли, кто стрелял?
– Студент, – объяснил полицейский. – К тому же дворянин, как ни позорно говорить… Злодей убил бы Государя, да, говорят, стоявший рядом мещанин отвел его руку… Сегодня Государь с народом говорить будет.
Тетка велела запрягать, и мы поехали к Зимнему. Помню, всюду были толпы возбужденного народа. Проезжая, видели, как толпа окружила молодого человека, по виду студента, длинноволосого, в очках, с пледом в руке – так обычно ходят студенты… Они били его. К нему на помощь неторопливо шагали двое полицейских – не спешили спасать.
Люди распевали гимны, крестились… Неумолчно звонили колокола.
На дворцовой площади у Зимнего – море людей и множество экипажей.
Все взгляды – на балкон над входом в Салтыковский подъезд.
Закричали дружно: «Ура!»
На балкон вышел Государь – высокий красавец в конногвардейском мундире. За ним – императрица, худенькая, высокая, в шубке, наследник и его братья – все в военных мундирах. Мальчики были как на подбор – стройные, высокие. Только наследник – бесформенный, толстый.
Толпа снова восторженно закричала: «Ура!» Все пали на колени и запели «Боже, царя храни!».
– Но уж очень много пьяных, – брезгливо сказала тетка и велела трогать домой.
Дорогой она волновалась о Нечаеве:
– Ведь он длинноволосый и ходит с пледом, как бы не прибили…
Вечером Нечаев не пришел. Решено было утром послать за ним Фирса.
Всеведающий Фирс сказал (ему сообщил околоточный), что завтра преступника привезут на допрос к нашим соседям (в Третье отделение).
С раннего утра я занял место у окна. Вся набережная была оцеплена конными жандармами.
Подъехала карета, окруженная все теми же жандармами. Его вывели… Я видел только голову без шапки и русые волосы…
И вдруг он задрал голову, посмотрел на небо и перекрестился.
Перекрестился испуганно и я… Это был белобрысый!
Всю ночь я не спал. Ждал – арестуют. Придумывал речи для суда. О, как я мечтал вернуться в ту прежнюю беззаботную жизнь!
Утром тетка побаловала новостями:
– Назначен диктатор… словцо-то какое!
Диктатором стал генерал Муравьев (Михаил Николаевич Муравьёв, или Муравьёв-Ви?ленский), усмиривший Польское восстание.
Тетка ликовала:
– Я его, голубчика, хорошо знаю! Живодер первостатейный, ад по нему, конечно, плачет, в Польше даже дам вешал… Но сейчас такой и нужен! Этот порядок наведет. Твой любимый «Современник» закрыли… Ай да Муравьев! Наш живодер всю вашу дурь повыбьет…
Я промолчал. Мне было не до споров. Я смертельно боялся! Неужто взяли Нечаева?!
Утром вся набережная возле нашего дома была заставлена каретами. На допросы к соседям (в Третье отделение) привозили буквально всю столицу… Говорят, допрашивали по целым дням…
Вечером тетка позвала меня в кабинет покойного мужа.
В этот кабинет она заходила, только когда беседовала с управляющими, приезжавшими из имений.
Чувствуя недоброе, я пошел в кабинет. В первый раз я робел перед старухой…
– А ты, друг мой, умен, да я умнее, – усмехнулась тетка.
На столе лежал… мой дневник! Отец приучил меня вести дневник, и я… все записывал.
– Я сразу дурное почувствовала… уж очень ты стал печален, друг мой. Ты уж прости, что прочла… Да как узнать иначе? Спасибо бумаге.
Она молча бросила дневник в камин. Я молчал.
