шагу – ревматизм, почти все страдают кожными болезнями, неисправимые катары, сифилис, не щадящий никакого возраста, струпья, язвы, невообразимая грязь в жилищах… В первый месяц я приняла восемьсот человек больных, а в течение десяти месяцев – пять тысяч! И тогда мной овладело отчаяние – где же конец этой нищете?! И что за лицемерие – давать им лекарства среди такой обстановки? И как нарушить их бесконечное терпение, пассивность, страдание? И мы решились… Теперь сотни молодых людей, думающих о своем народе, пойдут летом в народ. Мы переоденемся в их одежду, будем работать, как они, и жить на гроши, как они, чтобы пробудить их ото сна, объяснить, как их угнетают. Ваш папаша, правительство об этом знают и принимают все меры к тому, чтобы нам не позволить. Правда, не придумали еще, как это сделать… Нам нужны деньги на лекарства для крестьян, на адвокатов, когда нас арестуют, на явочные квартиры, где укроются те, кого вы не схватите и кто потом уйдет в подполье…
Это краткое изложение. Она произнесла речь на добрый час. Что ж, она права – я догадывался о чем-то подобном. Я слышал, что какая-то тайная лига революционеров образовалась в Германии. Дядюшка Вильгельм что-то говорил отцу и, кажется, очень потешался. А ведь дело, оказывается, не шутейное.
– А почему вы думаете, что я не только дам денег, но и не сдам вас полиции? Ведь, как я понимаю, цель «работы» вашей и ваших друзей – уничтожить порядок, которым так дорожит моя Семья. Ради которого живет мой отец?
Она с каким-то яростным смехом вынула револьвер… из-под подушки. Крутанула барабан.
– Сыграем в русскую рулетку? – И вмиг поднесла к виску, спустила курок… не зажмурившись. Щелчок!..
Ничего!
Я облился потом.
– По-моему, вы решили, что там нет пуль?
Еще раз крутанула барабан. На этот раз подняла к потолку. Нажала. Выстрел! Засмеялась.
– Я – заговоренная, так что ты меня не выдашь. А если выдашь – меня не схватят! – И добавила: – Революция будет всенепременно. Царь отпустил узду. И затягивать обратно поздно – он слишком слаб. Ты можешь быть первым конституционным монархом. Нам такой нужен… Потрудись для страны. Это куда веселее и интереснее, чем опрокидывать в царской ложе слабых женщин… Короче, достанешь денег – сообщишь.
Написала адрес. Дала прочесть. Тотчас разорвала…
И все – опять! Ее губы…
Шептала в темноте:
– Достань, постарайся… Какая игра у тебя впереди! Первый Конституционный монарх. Господин Эгалите. Я буду тосковать по этим ночам. Если буду стоять на плахе – приходи, улыбнусь тебе перед веревкой…
Последняя фраза все для меня решила.
– Достану».
Принес перевод Кириллову. Никогда не забуду торжества, с которым он вслух читал дневник.
Но это были последние записи. Никола перестал его писать…
Наблюдение за Великим князем шло теперь буквально днем и ночью.
Но он больше с ней не встречался.
Прошло две недели, и в воскресенье после полудня меня вызвал Кириллов.
В кабинете сидел и его заместитель.
Кириллов расхаживал по кабинету, напевал: «Гром победы, раздавайся! Веселися, славный Росс!..» Это, как я узнал потом, означало великолепное настроение. Наконец заговорил:
– Важное дело случилось, юноша. Наш Никола отправился утром на свидание в наемной карете. Великий князь поехал без охраны, но с портфелем, в котором, видимо, лежат большие деньги. Пробудет Его Высочество наверняка в этом гнездышке любви до утра. Дом сейчас окружен. Когда наш клиент покинет гнездышко, будем брать голубицу… Свидетели постыдного романа не нужны, так что… – Он не докончил.
Я понял: решено ее застрелить.
После чего Кириллов сказал, что я не буду непосредственно участвовать в операции, но должен присутствовать – наблюдать из квартиры в доме напротив. Учиться. Так впервые меня впутали в дело, грозившее убийством…
Это тоже из инструкции: «замазывать» начинающего агента участием в делах, связанных с убийствами».
В Петербурге есть печальные места, замечательно описанные моим родственником. Это был один из таких безысходных петербургских домов. Располагался он недалеко от Семеновского плаца – места, где казнили… И где, как много раз рассказывал Федор Михайлович, стоял он на эшафоте, ожидая казни, в накинутом на голову балахоне.
Вот в этот дом и приехал Никола с портфелем.
Агент, следовавший за ним, определил номер квартиры, куда вошел Великий князь и где ждала его в гнездышке преступная голубица.
Мы с Кирилловым подъехали к дому в восемь утра.
Лже-Кириллов руководил агентами на улице.
Те, с удивительно одинаковыми стертыми лицами – точнее, будто без оных, – дежурили вокруг дома. Доложили: Никола из «гнездышка» не выходил…
Мы с Кирилловым расположилась в доме напротив – в дворницкой, окна которой выходили на интересующий нас подъезд.
Разместившись у окон, провели утро за кофеем и игрой в карты, пока Великий князь наслаждался любовью с той, для которой она станет последней и которая так мне нравилась. Впрочем, сейчас я ее ненавидел – как всякий мужчина ненавидит желанную самку, спящую с другим.
В девять утра увидели, как Великий князь вышел на улицу.
Он был без портфеля. Сие вызвало торжество Кириллова.
– Голубица, стало быть, осталась с большими деньгами. Точнее, с большими уликами.
Никола остановил проезжавшего извозчика (излишне говорить, что извозчиком был переодетый жандарм). На нем Никола отбыл домой, в Мраморный дворец.
Несмотря на подлость ситуации, она захватила меня, как всякая охота.
Операция началась. В доме, где было любовное гнездышко, не оказалось черного хода.
По приказу Кириллова агенты поднялись к нужной квартире. Позвонили в дверь, ответа не последовало. Начали споро ломать дверь. Быстро взломали. Ворвались!
В квартире… никого!
После обыска в стене за занавесом обнаружили замаскированный проход в квартиру, находившуюся в соседнем подъезде! Проклятая голубица перешла туда и благополучно исчезла с деньгами. Упорхнула птичка!
На следующий день принесли очередную запись в дневнике Великого князя.
Мне, как обычно, велели переводить.
«Какое было счастье! Сумел дать ей лишь малую часть суммы. Она «поблагодарила и за то».
Утром узнал: за мной (или за ней?) следили!
Отец взбешен:
– Тебе третий десяток! Связался сначала с кокоткой, теперь еще интересней… Поздравляю! Любовница моего сына – революционерка!
Итак, смели следить! Теперь мне остается только достать ей недостающие деньги. Иначе может подумать, что выдал ее я. И никогда ее не увижу.
Отец еще что-то говорил, наставлял, учил уму-разуму! Я расхохотался!
Он:
– Ты безумный! – И… дал мне пощечину.
