Однако похождения кончились кроваво. Жена французского консула считалась здесь первой красавицей. Это был опаснейший женский тип – в прошлом шантанная певичка, натура яростная и страстная… Она вздумала сделать то, чего я боялся больше всего, – влюбилась в меня. Это оказалось очень обременительно. Куда бы я ни шел, передо мной возникала она. Я молил ее оставить меня в покое. Кончилось фарсом: консул приехал ко мне – умолял не бросать его жену, которую страстно любил. Но я не мог исполнить эту весьма неожиданную просьбу, я ее ненавидел…
Она все сделала по правилам – отправила мне письмо с проклятием и выбросилась из окна. Дома в Аделаиде невысокие, и она попросту осталась калекой. Мне было ее смертельно жаль… точнее, я старался ее жалеть, но только радовался освобождению. После этой истории мои остальные дамы побеседовали друг с другом и выяснили, что все они посещали одну постель. Это братство их не порадовало, и начался новый фарс… Мой английский партнер разбудил меня ночью и сообщил последнюю новость: все пятеро всё рассказали мужьям. Думаю, мужья и без того все знали – слишком маленький городок Аделаида, недаром здесь существовала фраза, сказанная одним из них: «Мужья на князя В. не обижаются». Но теперь все были обязаны обидеться и вспомнить о чести. Партнер сообщил, что пятеро мужей приготовились вызвать меня по очереди на дуэль. Если учесть, что все были офицерами, наше совместное предприятие грозило закончиться. Партнер сообщил мне, что один из наших кораблей ждет меня в Сиднее и доставит в Сингапур…
Так я бежал из Аделаиды.
Я жил в Сингапуре… Теперь я поклялся – никаких европейских дам. Мои прихоти удовлетворяла любовница-таиландка. Эту шестнадцатилетнюю красотку я купил у ее отца… Однажды мы купались вдвоем в моей огромной ванне, и мне захотелось покурить травку. Накурился и забыл о ней. Утром я обнаружил ее в ванной – она дрожала в остывшей холодной воде, но покинуть ванну без моего приказа не смела. Это и был мой идеал.
Иногда из России до меня долетали слухи о наших событиях – о войне с турками и о том, как мы чуть не взяли Константинополь, о том, что кто-то из революционеров опять стрелял в царя… И, читая, вспоминал стог сена, искаженное мукой наслаждения лицо девочки-женщины в грозовых сполохах…
И снова мучительно хотелось в Россию!
В Сингапуре есть мой любимый квартал. Здесь множество маленьких гостиниц и английских пабов. Они выстроились вдоль реки, напоминая Лондон, утонувший в пальмах и несусветной жаре. Я жил в одной из таких гостиниц – я ее купил и перестроил в жилище.
Это случилось в январе 1880 года. Солнце грело беспощадно, несмотря на вечернее время.
Ехать в карете было нестерпимо душно, я взял рикшу, и мы с моей таиландкой поехали на берег океана. За нами следовал мой крытый экипаж.
Я сидел на веранде ресторана. Напротив молча сидела моя восточная кукла.
Она могла не двигаться часами. Может быть, годами или веками. За это я ее тоже любил…
Океан дышал в темноте. Одетый в белый льняной костюм, я тоскливо глядел в наступившие сумерки. Прошел буддийский монах – в красном с голым плечом. Торопился в храм. В храме сидел, скрестив ноги, золотой Будда, которому я на всякий случай всегда оставлял на подносе золотые монеты…
Толпа японских матросов, толпа американских матросов… Они возвращались на корабли из борделей. Пароходы в гавани готовились ко сну…
Какой-то по счету день жизни заканчивался. Южные звезды горели на южном небе…
Я поражаюсь южному небу, особенно когда напиваюсь или много курю. Южный Крест… провал неба… оно опрокидывалось на меня. Ослепительно сверкало какое-то созвездие, и я летел вверх, в темную бездну, к звездам. Это означало, что я достаточно нагрузился. Я уже мурлыкал какую-то песню, когда раздался рядом женский голос:
– Ну, вот и свиделись, и опять за границей.
Боже мой! Черная Мадонна стояла у столика! Волосы горгоны Медузы и огромные глаза в пол-лица надвинулись. Она была продолжением южной ночи… Опрокинулась на меня вместе с Южным Крестом… Я был уверен, что все это – травка, что мне кажется, ведь я в последнее время иногда думал о ней… Точнее, о Соне и о ней… От травки, как всегда, двоилось, и я даже прикрыл один глаз… Но рядом с Мадонной трепетала еще одна Мадонна.
– Вы совсем плохи, – сказала она. И приказала моей таиландке: – Помогите мне.
Это «помогите» меня растрогало до пьяных слез. И я закричал в темноту любимую присказку моей няни:
– Ау! Подай голосочек через темный лесочек… Ау! – кричал я в океан. – Подай голосочек через темный лесочек!..
И видел наши тополя. Они качались надо мной.
В это время они волокли меня через залу к моему экипажу. Втроем мы, наверное, были великолепны – две восхитительные красавицы и посредине белокурая бестия – этакий русоволосый пьяный молодец Садко, не в меру богатый гость!
Помню, по дороге в экипаже она рассказывала о какой-то девушке, которая стреляла почему-то в задницу столичного градоначальника, и царский суд, чего-то испугавшись, ее оправдал…
Все это тогда казалось мне частью моего пьяного бреда, и я, помнится, все время хохотал.
А потом – безумная ночь, в которой она заставила принять участие несчастную таиландку. И все, что было со мной в Париже, показалось наивным и чистым. Но утром, усмехаясь, она сказала, что все это мне приснилось.
И повторила:
– Я не люблю красивых мужчин… И если бываю с ними, то лишь по делу.
За кофеем наконец-то внятно рассказала все, что произошло после моего отъезда…
Государь окончательно влюбился в молодую девицу. Но когда юная любовница Государя начала рожать детей, все испугались, всполошились…
Она еще что-то говорила, потом спросила с изумлением:
– Послушайте, по-моему, вы совсем не читали газеты? Вы что, действительно не знаете, что у нас происходит?
– Здесь не интересуются нашей безумной родиной и в газетах о нас ничего не пишут.
– С народничеством окончательно покончено, большинство наших вернулись в города. Перед возвращением была в деревне у одного из них. Он мне сказал: «Спасибо, что пришла. Такая здесь тоска! Вокруг крестьяне тупые. Хочется поговорить со «своим», книжку почитать – совсем одичал! Поверишь, вчера я обратился к печке и стал говорить с ней…» И все они вернулись бы в свои города мирно и тихо. Но нас начали хватать по деревням. Арестовали тысячи. И меня, и вашу Сонечку… Был невероятный процесс. Когда один из наших начал обличать царя, его лишили слова. В ответ мы трясли решетки, выкрикивали проклятия, Председатель суда объявил о закрытии заседания. Жандармы с саблями наголо выпроваживали нас из зала, а мы хохотали, вопили, публика металась по залу, дамы падали в обморок, защитники бегали за лекарствами, прокурор орал! Веселье! Меня и Сонечку осудили на каторжные работы. Но я… Вы догадались, друг мой… В меня влюбился жандармский полковник. Я ему велела не только дать мне бежать, но бежать с удобствами – в его карете…
– А Сонечка?
– Не оплошала тоже. По пути на каторгу жандармы остановились на какой-то станции. Она попросила чаю. Жандармы сели пить чай с нею. Она подмешала им снотворное и, попросившись по нужде, вылезла из клозета через окно на улицу… Жандармы в это время благополучно спали… Все эти расправы власти – суды, ссылки… помните, о них мечтал Нечаев… Правительство исполнило его мечту. Раньше мы были добрыми идеалистами, правительство сделало нас жестокими… Нам всем захотелось отомстить, столкнуться с Властью в борьбе. Нынче вместо идеалистов, которых вы знали, родился иной тип – весьма сумрачная фигура. Это
Как странно звучало все это под Южным Крестом в пряной влажной ночи…
А она все рассказывала, и глаза ее горели.
– Вы помните милого нелепого еврея, который уплёл в «Ротонде» вашу утку? Вот этот живчик и болтун убил харьковского губернатора. Вы помните другого вашего знакомца из «Ротонды» – красавца
