И мне вспомнился один эпизод из моего детства. Я только снова стала
говорить после девяти месяцев молчания, и, наверное, поэтому очень громко
разговаривала. Видимо, просто желая ощущать способность говорить. И вот
однажды я упала с дерева, куда меня загнали мальчишки, и очень сильно
ободрала кожу на обеих ногах – она просто свисала клочьями. Само собой, я
бежала домой и орала, как оглашенная, и на этот крик вышла моя бабуля. Тут же
я театрально и картинно стала ей громко жаловаться, как мне плохо, больно,
ножки болят и, вообще, они мне такие не нужны, а жизнь не удалась. Ну, кто ж
не знает, как мы, женщины, даже будучи ещё девочками, можем так сгустить
краски и обострить ситуацию, что сами потом не знаем, как всё распутать?
Моя бабулечка, выслушав внимательно мои долгие причитания, сказала:
– Ах так! Ну, раз жизнь не удалась и ты такая разнесчастная, и ноги не
нужны, то неси пилу.
– Зачем пилу? – ещё громче заверещала я.
А надо добавить, что дело было уже к вечеру и у бабули во дворе, как всегда,
было около десятка посетителей и просто друзей, которые поболтать пришли. И
все они с интересом наблюдали – я ж для них тоже старалась громче орать. А тут
– после просьбы бабушки принести пилу – весь мой «артистизьм» куда-то
подевался, и я застыла, как вкопанная.
– Как зачем пилу? Ноги твои отрезать будем, раз они тебе так болят, что и не
нужны. Будешь, как соседский Максимка, на колясочке ездить, – отрезвила меня
ещё больше бабуля.
10
– Так Максимке ж ещё в детстве, во время войны ножки оторвало, а мне
такое к чему? – выпалила, наконец, я.
– А к тому, чтобы ты запомнила раз и навсегда, что этот Максим, и все
другие дети и взрослые, у которых нет ножек, мечтали бы упасть с дерева и
ободрать коленки! Но у них нет такой возможности, а у тебя пока есть. Если ты,
конечно, не согласишься ноги отпилить, – уже мягче сказала бабуля.
Мне вдруг стало так стыдно, что я орала на всю округу, жаловалась и
визжала, когда кто-то пытался меня успокоить, тем более, надо ж такому
случиться, в очереди на приём к бабушке сидела мать того самого Максима,
которому оторвало в детстве ноги, тётка Мария. И тихонечко плакала. Именно
она встала со скамеечки, подошла ко мне и сказала бабушке:
– Евдоксия, вынеси йод и вату, а сама иди дальше с людьми общаться, я тут
сама с Настькой разберусь.
У меня отлегло от сердца, но в глаза тёте Марийке и всем, кто сидел во
дворе, я смотреть не могла, потому что вдруг поняла, что здесь сидят все, кто
пережил страшную войну и нечеловеческие страдания. А я тут со своими
коленками. И когда тётя Мария обработала мне раны и перебинтовала ноги, все
услышали её тихий и спокойный голос:
– Запомни, деточка, этот урок. Его твоя бабушка не только тебе, но и всем
нам преподнесла. Чтобы не гневили Господа и не жаловались, ведь война уже
позади. А что может быть страшнее? И когда-нибудь ты поймёшь, почему к
твоей бабуле не только за здоровьем, но и за советом идут. Я ни разу не
слышала, чтобы она жаловалась. Учись у неё силе Духа.
Уже почти сорок лет прошло, а я всё помню, как вчера. И очень сожалею о
том, что почти никого не осталось из того поколения, пережившего Великую
Отечественную войну, и некому молодым преподносить уроки мудрости, силы и
