захлестывал вихрь неуловимых мыслей. В это мгновение кнопка замкнула контакты, и «лифт» исполнил свое истинное предназначение.
Пространство залил бледно-голубой мерцающий свет. На какую-то долю секунды Мейсон ощутил непередаваемую боль, потом его тело распалось на миллионы кусочков, которые распылились до последней молекулы.
Где-то далеко, за блеклой, бесцветной дымкой, слышались голоса. Они неторопливо переговаривались, приближаясь к нему. Затем голоса стихли, после чего зазвучали снова. Они что-то шептали ему в уши, исчезая в бесконечности и возвращаясь. В их появлении и исчезновении был какой-то странный ритм. Они напоминали… звуковую волну с неимоверно растянутой во времени амплитудой положительных и отрицательных периодов. Постепенно он стал различать смысл слов.
— Трое подряд. Никак шансы поворачиваются в нашу сторону?
— Не знаю. По-моему, рано говорить о шансах. Ты вечно цепляешься за сиюминутности.
— Слушай, а может, на той стороне они добились кое-каких успехов?
— Хотелось бы в это верить, но пока у меня нет оснований.
Мейсон сел и обхватил руками голову. Голоса в который уж раз исчезли, потом вернулись.
— Взбодри-ка его немного… да, в эту точку.
Его кольнули булавкой.
Мейсон открыл глаза и увидел седобородого человека.
— Ну-ну, не робей, парень. А орешек-то целехоньким дошел.
— Тебе повезло, — произнес другой человек, стоявший сбоку. Он был сильным и мускулистым. — Иногда от орешка доходит лишь половина ядрышка, а то и пустая скорлупа.
— Кому-то и половины ядрышка бывает много, — сказал Мейсон, не совсем понимая, что говорит.
Он перестал баюкать свою голову, уперся руками в пол и встал. Окружающее пространство бешено вертелось, сопротивляясь его вставанию.
Седобородый человек задумчиво посмотрел на Мейсона, потом поправил висевшую у себя на боку длинноствольную винтовку, отливавшую стальной синевой, и подошел к неказистому деревянному столу. Усевшись, он подтянул к себе какие-то бумаги, послюнявил кончик простого карандаша и опять посмотрел на Мейсона.
— Как тебя зовут?
Мейсон дернулся и тут же почувствовал у себя на плече мускулистую руку второго человека.
— Что за чертовщина? Неужели и здесь существуют бумажки?
— Нам от тебя много не надо, — успокоил его седобородый. — Всего три вопроса: имя, количество лет, оставшихся до очередного омоложения, и твоя профессия.
— Дуглас Мейсон, двадцать четыре, самоубийца, — лаконично ответил Мейсон.
Мускулистый человек захохотал. Когда Мейсон обернулся к нему, тот добавил:
— Тебя обманули, приятель.
— Помолчи, Корлетт, — с долей раздражения осадил его седобородый. — Я без конца тебе твержу: прибывающие испытывают психологический шок, который мы должны смягчать.
Он обнажил белые зубы и укоризненно покачал головой.
— Ты же имеешь дело с людьми, а не с бревнами.
— Не волнуйтесь. Я — не тепличный цветок, — сказал Мейсон. — Можете не опасаться: я не забьюсь в истерике.
Корлетт снова расхохотался.
— Слыхал, Декстер? Он не нуждается в смягчении!
Тот, кого звали Декстером, упер лицо в ладони и требовательно спросил:
— Как понимать твои слова?
— Так, как ты их слышал, — ответил Мейсон. — В той жизни у меня оставалось единственное занятие: сидеть и думать. Я думал обо всем, что только забредало в голову, но по большей части туда забредала всякая чушь. Я стал бесполезным винтиком в большой и сложной машине и был вынужден терпеливо дожидаться, пока меня не выкинут за полной ненадобностью.
— Знаю, — кивнул головой Декстер. — Сам через это проходил.
— Однажды по телевидению шла лекция, и лектор подкинул мне новую пищу для размышления. Он распинался, восхваляя нашу цивилизацию, ее совершенство и научную мощь. Совершенство цивилизации, вещал лектор, заключается в том, что каждый человек занимает свое определенное место, и каждое место соответствует определенному человеку. Он нарисовал впечатляющую картину громадной машины, где все винтики и шестеренки, большие и маленькие, взаимосвязаны и взаимозависимы. Знакомая песня. Впрыскивание гордости, чтобы воодушевить винтиков и заставить их поверить, будто вся наша цивилизация держится на каждом из них.
— И где тут новая пища для размышления? — удивился Декстер.
— Потом лектор допустил грубую ошибку. Он заявил, что наша неспособность достичь далеких планет является скрытым благом. Наша цивилизация, видите ли, настолько сложна и высокоорганизованна, что любое незапланированное перемещение винтиков и шестеренок угрожает ее развалом. Хаосом. Механизм суперцивилизации не сможет эффективно работать, если винтики и шестеренки станут выпадать из него быстрее, чем их успеют заменить.
— Вообще-то, здравая мысль, — высказал свое мнение Декстер. — И что было потом?
— Я жевал и пережевывал эту мысль, сидя на своей марсианской вилле с белыми стенами из алебастра.
Мейсон вопросительно взглянул на седобородого.
— Ты знаешь, что на Марсе нет алебастра?
— Нет, не знал.
— Можешь мне верить. Его там нет. Ни унции, ни даже крошки. Более века назад мне пришлось потратить небольшое состояние, чтобы доставить его с Земли. И не на грузовом корабле. Его мне отправляли методом вибротранспортировки. Две тысячи фунтов. Тогда это был предел для переброски на столь дальнее расстояние. Но компании, поставляющей алебастр, пришлось отправить его в значительно большем количестве из-за громадных потерь. Они достигали семидесяти пяти процентов. То есть на выходе лишь одна четверть правильно реинтегрировалась и превращалась в алебастр. Остальное можно было сразу выбрасывать на помойку. В этом-то и состоит главная сложность вибротранспортировки. Умопомрачительная скорость и не менее умопомрачительные потери.
— Продолжай! — велел Декстер, не сводя с него глаз.
— Люди наладили космическое сообщение между Землей и Марсом. Корабли летят медленно, но надежно. Пассажиры прибывают к месту назначения живыми, сохраняя свою целостность и человеческий облик.
Мейсон потер затылок. Шум в голове ослаб, но не исчез окончательно.
— Я четыре года подряд изучал возможности надежного и безопасного перемещения людей на далекие планеты способом вибротранспортировки. Заманчиво, правда? Входишь в камеру — и через мгновение оказываешься на другой планете. Я установил, что весовой предел не может превышать трехсот фунтов.
— Двухсот восьмидесяти четырех, — поправил его Декстер.
— Я также рассчитал шансы на успех. Меня ужаснуло, насколько они низки. Не больше трех на тысячу.
— Семь, — сказал Декстер.
— Уже семь? Значит, эффективность повысилась?
— Да. Она повышается постоянно, хотя и медленно.
— Все равно риск остается очень велик, — продолжал Мейсон, — Пока что путешествовать таким способом согласятся лишь сумасшедшие или потенциальные самоубийцы. Иными словами,
— Одним из которых был ты? — спросил Декстер.
