Зелама, на плечах которого сверкали знаки отличия, держался властно и уверенно.
Несколько минут он болтал о пустяках, не сводя внимательного взгляда умных глаз с ее лица, затем ворчливо заявил, что если один человек, по мнению другою, равен ста, то, видимо, зеламитам надо было попросить десять тысяч.
Помолчав немного в задумчивости, он сказал:
— Пока мы не вступили в контакт с другими народами космоса, у нас не было никакой истории, кроме собственной. Теперь же мы должны изучать законы и особенности Вселенной. Для этого мало одной жизни. Однако я свою жизнь посвятил именно этому и теперь знаю: народ, к которому вы принадлежите, исключительно умен.
— Вы так считаете? — Мелисанда с интересом за ним наблюдала.
— Я так не считаю. Я это знаю. — Натам вдруг оживился. — Известно, что около шестидесяти или семидесяти народов космоса сошли со сцены. Одни в сражениях друг с другом уничтожили свои миры, другие пали жертвой космических катаклизмов, которых было невозможно ни предвидеть, ни избежать. Они перестали существовать — и все. Многие погибли, когда погасли их солнца и тепло сменилось чудовищным холодом. — Оранжевые глаза по-прежнему не мигая смотрели на нее. — Это доказывает одну вещь: что целый народ может исчезнуть, как будто его и вовсе не было.
— Не обязательно, — возразила Мелисанда. — Потому что…
— Вот именно! — перебил он, вскинув руку. — Только земляне вправе говорить такие слова. Какая сила способна уничтожить народ, разбросанный по сотням миллионов планет? Не существует такой силы!
— Сомневаюсь, что у кого-то могло бы возникнуть такое желание.
— Если только он не сошел с ума, — согласился с ней Натам. — Вы сделали себя бессмертными. Вы сохранили себя для вечности. Я называю это высшим разумом. — Он поморщился.— И как вам такое удалось?
— А вы как думаете? — предложила она ему ответить на его же вопрос.
— Вы применили свой бесценный опыт, свою великую мудрость, играя на снобизме других, менее развитых народов.
— Я так не считаю.
Он, словно не услышав возражения, продолжал:
— Вы предвидели катастрофу. И прекрасно понимали: когда погаснет ваше солнце, никакой другой мир не сможет, да и не захочет принять миллионы беженцев. Но никто не откажет нескольким десяткам или даже сотням, если их присутствие значительно поднимет престиж тех, кто их приютил. И вот вы убеждаете всех в том, что они должны бороться за такую честь, а мы уподобляемся детям, выпрашивающим подарки у взрослых.
— Ну что вы…
Он снова резким жестом заставил ее умолкнуть, пересек комнату и заговорил, растягивая гласные, явно подражая кому-то, с кем Мелисанда еще не была знакома.
— Помилуйте, Тасалми, мы даже и мысли не допускаем о том, чтобы послать детей в государственную школу. Мы отправили их в центральный колледж, в Хей. Ужасно дорого, конечно. Но там есть преподаватели с Земли, а это так важно, когда твое чадо может похвастаться, что его учили земляне!
Он вышел из образа и сказал:
— Вы видите? С тех пор как халдизианские корабли обнаружили наш мир, здесь побывало десятка два представителей различных народов. И каждый прямо-таки лучился спесью. Как, у вас нет землян? О, какие вы отсталые! На нашей планете их сорок, нет, даже пятьдесят… — Он фыркнул, раздув ноздри. — Они так хвалятся и важничают, что у моих соотечественников развился страшный комплекс неполноценности. Чем мы хуже других! — кричат мне со всех сторон. — Немедленно дайте нам землянина.
— Мы не воспитываем хвастунов и зазнаек, — заявила Мелисанда.
— Возможно. Но именно так действует ваше присутствие на тех, кого вы еще не учили. Они сияют в лучах вашей славы. Так что я снова отдаю должное вашей мудрости. Во-первых, вы поняли: чем народ умнее, тем меньше ему нравится, когда его считают глупым. Во-вторых, таким способом вы обеспечили бессмертие своего народа. И в-третьих, не увеличивая свою численность, вы не вызываете беспокойства у тех, кто дает вам убежище. Инопланетная диаспора не опасна, если она не растет.
Мелисанда улыбнулась:
— Вы ждете, чтобы я спросила: «Разве я говорила что-нибудь подобное?»
— Да, вы превосходный дипломат. — Подойдя к ней поближе, он сменил тон на еще более серьезный: — Мы просили прислать сто землян. Если бы мы их получили, то заказали бы еще. А потом еще. Не ради престижа, но ради другой, гораздо более важной цели.
— А именно?
— Мы хотим заглянуть в далекое будущее. Халдизиане, которые знают больше нас, утверждают, что наше солнце недолговечно. А это означает такой же конец, как и тот, что грозит вашему миру. Мы должны воспользоваться вашим опытом; поскольку не можем придумать ничего другого. Дорога, выбранная вами, годится и для нас. Я слышал, вас осталось совсем немного?
— Немного, — подтвердила Мелисанда. — Около миллиона. Земля доживает последние столетия.
— Наступит день, когда нам придется сказать то же самое о своем мире. И было бы прекрасно, если бы зеламиты стали преемниками землян. Вот в чем ваша задача. Она непроста. Вы начнете заниматься с самыми умными детьми, чтобы наш народ обрел мудрость, которая поможет ему выжить.
— Мы сделаем все, что в наших силах, — пообещала Мелисанда, сознательно использовав множественное число.
Натам это заметил, и на его лице появилось благодарное выражение. Попрощавшись с Мелисандой, он удалился. А она, обдумывая поставленную перед ней задачу, быстро зашагала по коридору к комнате, из которой доносились пронзительные голоса.
Когда она вошла, в классе повисла напряженная тишина. Заняв свое место за учительским столом, Мелисанда окинула взглядом сотню маленьких лиц с длинными тонкими носами и щелочками-глазами, которые рассматривали ее с детским любопытством.
— Мы начнем с главного предмета, который называется космической этикой, — сообщила она.
Повернувшись к широкому темному прямоугольнику — такому же точно, как в любом классе любой школы, в которой преподают земляне, — она сняла с его основания белую палочку и твердой рукой написала на доске: «Урок номер один. Разум можно сравнить с конфетами. Он имеет бесконечное количество форм, размеров и цветов, и ни один из его представителей не хуже другого».
Она оглянулась — слушают ли ученики — и увидела, что они, опустив оранжевые глаза, старательно переписывают в тетрадки ее первый постулат. Один даже язык высунул из усердия, его пурпурный кончик шевелился в одном ритме с рукой.
Мелисанда невольно перевела взгляд на прозрачную крышу, сквозь которую на нее смотрела галактика. Где-то там, далеко, крошечная алая точка, теряющая последние силы, постепенно затухающая. А рядом — другая, серебристо-голубая, которая будет сиять до самого конца.
В твое жилище я вползу
Морфад сидел в центральном отсеке корабля и угрюмо глядел на стену. На душе было тревожно, и он не собирался этого скрывать. По сути, их поймали в ловушку. В большую хитроумную ловушку. И выскользнуть из нее можно только сообща.
Хуже всего, что остальные члены экипажа этого не понимали. Похоже, им было наплевать на свои жизни, не говоря уже о жизни Морфада. Он это чувствовал. Его соплеменники даже не понимают, что увязли по уши, и потому все его доводы бесполезны. Ну чем еще пробить их благодушие?
Зверь старается избежать ловушки лишь потому, что прекрасно сознает ее реальность. В противном случае он впадет в такое же благодушие, в каком ныне пребывали соплеменники Морфада. Да что говорить о них, если все эти, казалось бы, разумные чужеземцы с незапамятных времен сами сидят в той же
