— Что бы я ни делал, куда бы я ни поехал, все равно мне будет не хватать моей семьи. Так что лучше никуда не ехать.
— Оставаться на земле палачей? — грустно прошептал Макс.
— Нет. Оставаться на земле моих предков, — возразил Феликс.
Только сейчас Макс понял, испытывая уважение и восторг, что Феликс Селигзон исключительный человек, один из тех, кто отмечает эпоху духом, талантом и широтой души.
В дверь постучали. Феликс резко поднялся. Стул его перевернулся, загрохотав. Увидев, что Макс удивлен, он разозлился на себя и смутился. Это абсурд, но ему с трудом удавалось держать в узде свои нервы. Когда он вернулся, он осознал, насколько глубоки раны, которые получил за годы, прожитые в Берлине перед войной. Все эти рефлексы, казалось, въелись в его плоть. В первую проведенную в городе ночь он не смог заснуть. Водопроводные трубы, в которых шумела вода, или скрип половицы вызывали у него иррациональную тревогу. Присутствие в доме других людей не помогало ему избавиться от призраков. Даже в родном доме он чувствовал себя чужим, хотя, конечно, был искренне признателен американскому полковнику за разрешение поселиться в нем. Попытки успокоиться и расслабиться ни к чему не привели.
Смущенный, он с осторожностью поставил стул на место.
— Это друг, — пробормотал Макс, идя к двери.
— Я вам помешала. У вас гости, — сказала молодая блондинка в британской военной форме.
Феликс спросил себя, какова ее роль как служащей оккупационных сил Берлина. По берлинским улицам ходило много военных, но британский контингент был в пять раз больше, чем американский. Вполголоса берлинцы жаловались, что британцы относятся к ним высокомерно, будто те были жителями колонии.
— Прошу тебя, Линн, заходи. Представляю тебе Феликса Селигзона, сына моей хорошей знакомой Сары. Он недавно приехал из Парижа.
Она посмотрела на него внимательно и молча.
— Мне очень жаль, что все это случилось с вашей семьей.
— Это Линн помогла мне собрать нужную информацию, — объяснил Макс. — Не так-то легко было получить необходимые справки. Что поделаешь — русские. У них все непросто.
— Да, они любят таинственность, — кивнула она. — Если не сказать герметичность. Я сделала все, что смогла.
Макс и эта женщина, казалось, следили за реакцией Феликса, который словно прирос к полу. Его на самом деле охватила сильная усталость. Он никак не мог привыкнуть к таким взглядам, к нескрываемому удивлению. Эта цена, которую он платил за право вернуться в родной город, право посмотреть разрухе в лицо, на каждом шагу, при каждой встрече.
— Благодарю вас за то, что помогли установить правду, — сказал он. — Нет ничего хуже неопределенности.
Феликс заметил, как Макс обменялся с Линн взглядами. Эти взгляды говорили, что люди понимают друг друга без слов. И вдруг ему все стало ясно. Его мысли вернулись к Наташе, которая рассказала ему всю правду про Макса. Странно, но он совсем не удивился, узнав, что она дочь Макса фон Пассау. Он вспомнил, какой парой были Ксения Осолина и Габриель Водвуайе. Никакого вдохновения. Две ледяные глыбы. Казалось совершенно естественным, что Ксения Федоровна Осолина просто не могла пропустить такого человека, как Макс фон Пассау. Некогда Феликс наблюдал за своими родителями. Пыл и художественный вкус матери дополнялся силой и гордостью отца, академический ум которого хорошо сочетался с талантом супруги. Феликс не представлял себе иной совместную жизнь с женщиной. Грубое вторжение смерти в детство убедило его в одном: человек не имеет права пускать на ветер свою жизнь, разделяя ее с тем, кто совершенно не отвечает его собственному жизненному размаху. Макс и Ксения должны быть вместе: это было очевидно. Наташа и он, возможно, тоже, но об этом еще рано было говорить с уверенностью, несмотря на то, что он постоянно думал о ней.
— Ладно, не буду вам мешать, — смущенно сказал он. — Рад был тебя увидеть, дядя Макс.
— Ты уже уходишь?
Феликс посмотрел на бесстрастное лицо молодой англичанки, которая была немногим старше его. Она стояла в стороне. Тем не менее, ее присутствие явственно ощущалось в этой комнате. Знала ли она, что еще одна женщина в Париже тоже любит этого мужчину? В первый раз он почувствовал желание защитить тетю Ксению. Роли поменялись. Эта незнакомка, слишком красивая и молчаливая для того, чтобы не представлять угрозу, заставляла его чувствовать себя не в своей тарелке. Волна гнева поднялась в нем. Как Макс может быть таким слепым? Почему теряет драгоценное время? Он обязан Ксении Осолиной. И особенно Наташе. Его дочь нуждается в нем. Наташа производила на Феликса впечатление ночной бабочки, которая слишком быстро летит на огонь, думая, что это солнце. Она больше никого не слушалась, пропускала занятия, чтобы таскаться с приятелями, у которых в голове гулял ветер, сквозь зубы разговаривала с матерью. Восхитительное бунтарство, в котором раньше брали начало ее душевные порывы, уступило место гневу и злобе, с которыми она не могла справиться. Она стала мрачной, капризной.
Беспокойство, смесь раздражения и разочарования, а также страх охватили Феликса.
— Когда я уезжал из Парижа, тетя Ксения уже родила, — бросил он провокационно. — Мать и ребенок чувствуют себя хорошо. У Наташи есть теперь маленький братик.
Он кивнул, прощаясь, и вышел за двери.
Аплодисменты, прозвучавшие по завершении концерта, вывели Макса из странного летаргического состояния. Дирижер оркестра сделал знак музыкантам подняться и несколько раз поклонился публике, щелкнув каблуками. «Как марионетка», — подумал Макс с раздражением. Зал показался ему удручающим с этими люстрами, в которых горело всего по паре лампочек, с креслами без подлокотников, с ободранной велюровой обивкой, с запахом вареной картошки, идущим из вестибюля. Тем не менее, женщины выглядели элегантно. На некоторых даже были длинные вечерние платья. Впервые за долгое время меха были извлечены из шкафов. «Где они, интересно, раздобыли все это, вот в чем вопрос», — сказал он себе.
Следуя за Линн, он вышел в фойе. Толпа толкалась в проходах и на главной лестнице. Рассеянно он слушал комментарии любителей музыки. Если бы кто-то спросил его, что он думает по поводу концерта, Макс оказался бы неспособен даже припомнить программу вечера.
Встреча с Феликсом взволновала его. Всю дорогу до концертного зала он был мрачен, думая о чем-то, нахмурив лоб. Линн ни о чем его не спрашивала. Не то чтобы она не была любопытной, она не расспрашивала его, потому что опасалась, что это может ему не понравиться. Молодая женщина не питала иллюзий: она знала, что в жизни Макса фон Пассау для нее нет места. Их отношения были обречены с самого начала: ее должность офицера британской армии и статус Макса, жителя Германии, разница в возрасте и в ритме их жизней, его тяга к Берлину, к этому мрачному, оккупированному иностранными армиями городу. Городу, который стоял на коленях и был рассадником преступности и спекуляции. Но и городу, обладающему загадочной жизненной силой, в котором уже открывались концертные залы, бары, кабаре, театры. Берлин брал вас за горло и уже не отпускал, словно освежающий запах духов с резким запахом. Олицетворением всего этого и был Макс фон Пассау.
Он был шокирован, узнав, что стал ее первым мужчиной. Она успокоила его, напомнив, что она уже взрослая и сама может принимать решения. Она хотела его и старалась не думать о неизбежном моменте, когда придется расстаться. Как вообразить их вместе вне Берлина? Отношения, которые их связывали, трудно было назвать любовными. Именно в этот период жизни Макс фон Пассау не мог дарить свою любовь, по крайней мере ей, а она была слишком скромна и умна, чтобы на это надеяться. Но, как бы то ни было, ее тянуло к нему, и она не собиралась упускать моменты близости с ним, заполняя этим пустоту своей жизни, жизни до встречи с Максом. Чтобы получить возможность еще какое-то время побыть рядом с ним, она без колебаний согласилась на новое назначение. Генерал Робертсон, ее теперешний непосредственный начальник, опасался русских, которых считал грубыми азиатами из-за их манеры вести переговоры, но он понимал, насколько важно достичь соглашения относительно будущего Германии, и был готов проявить терпение. Их отношения с Максом были историей двух одиночеств. Если бы ее подруги
