инициатором идеологической войны.
Выполнение Дмитрием миссии офицера связи при
Она заглушила стон и, скрестив руки на столе, наклонила голову.
— Тебе плохо?
Феликс озабоченно смотрел на нее, поставив локти на большую коробку.
— Вовсе нет. Я просто немного устала, вот и все.
— Ты плохо выглядишь. Что-то не так? Я знаю, ты что-то скрываешь от меня. Ты становишься все более и более странной. Неужели ты влюбилась?
— Перестань болтать глупости! — рассердилась она, чувствуя давление возле висков. — У меня просто болит голова.
— Ты влюблена, но не хочешь мне в этом признаться, — настаивал он. — И меня это обижает.
— Прекрати, говорю тебе!
Феликс поставил коробку на пол в углу комнаты. Он расширил свой магазин, выкупив второй этаж здания. Долги иногда лишали его сна, но зато теперь у него был кабинет, достойный называться таковым, его окна выходили на внутренний дворик, тихий и уютный. Наташа хотела было помочь ему перенести коробку, но из-за мрачного настроения у нее не было желания двигаться с места.
— Кто он? Я его знаю, Наточка? — не унимался Феликс. — Почему ты сердишься на меня за эти вопросы? Мы ведь друзья? Или нет? Полагаю, ты решила остаться в Берлине не ради меня. Я ведь не идиот. И сомневаюсь, что ты настолько привязана к твоему немецкому кузену, что готова всем пожертвовать ради него.
— Ничем я не жертвую! Мне просто здесь хорошо. Я корреспондент «Фигаро» в Германии. Это не так уж плохо для девушки в моем возрасте. Ты должен гордиться мной, вместо того чтобы нападать.
Феликс высунул голову в дверной проем и попросил секретаря принести кофе, потом снял очки, чтобы протереть стекла.
— Ладно, не хочешь говорить — не говори, — сказал он обиженно. — Умолять тебя на коленях не стану. У меня и без тебя забот хватает.
Наташа рассердилась на себя за то, что была такой колкой. Она не права. Феликс обижался из-за того, что у нее от него появились секреты, но ее роман был слишком особенным, чтобы о нем можно было так просто говорить, пусть даже с другом детства, который когда-то вызвал у нее первые нежные чувства. И потом, она чувствовала себя обязанной только Дмитрию. Они были должны лишь друг другу и никому больше. Но она понимала, что Феликс страдает от одиночества.
— Извини меня, — прошептала она. — Я просто невыносима. Но расскажи мне лучше о себе. Чего ты уже достиг?
Его лицо оживилось. Он переложил папки с кресла, чтобы сесть в него.
— Процесс против Айзеншахта начинается на будущей неделе. Просто чудо, что дело наконец-то сдвинулось с мертвой точки. Правда, мой адвокат делает пессимистические прогнозы. Другие люди тоже сталкиваются с теми же проблемами, что и я, и не могут их решить. Некоторые сделки были очень хитро обставлены, и теперь почти невозможно доказать, что это была экспроприация. Все это может затянуться еще на несколько лет…
Он потер подбородок, потом потрогал ладонью лоб.
— Вот почему я предпочитаю не ждать, а устраиваться на новом месте.
В первый раз Наташе показалось, что Феликс готов сдаться. Лицо его было печальным. Она заметила, что он похудел. Последние месяцы она была не очень внимательна к нему. Его заботы казались ей такими мелкими по сравнению с ее собственными чувствами. «Любовь делает человека эгоистом», — подумала она, снова почувствовав себя виноватой.
— Ты обязательно выиграешь, уверяю тебя.
Он ограничился кивком, после чего отвел взгляд. Феликс взял гвоздь и молоток, чтобы повесить картину. Каждое утро он проходил мимо универмага
— Временами я перестаю верить, что Дом Линднер когда-нибудь возродится из пепла, — признался он. — По крайней мере, не при моем участии. Лили была права. Не стоило мне пытаться карабкаться на этот Эверест. Все это оказалось лишь иллюзией.
Неожиданное пораженческое настроение друга рассердило Наташу. Она всегда восхищалась его силой воли. Никто не верил в его успех, когда он приехал в Германию, один из тех немногих немецких евреев, которые решили вернуться на родину. Они сталкивались с непониманием близких, часто подвергались остракизму, тогда как сами прошли через ужасные испытания. Феликс был из тех, кто хотел доказать, что смелые и целеустремленные люди сворачивают горы и добиваются невозможного.
Вдруг она осознала, что в последнее время стала часто себя жалеть, и испугалась этого. Разве жалость — это не удел слабых? Инерция, которая ведет к лени, бездействию, отказу от борьбы. Пусть любовь к Дмитрию вынуждала ее оставаться пассивной, потому что сама ситуация была необычной, но зато она могла попытаться помочь Феликсу. «Маловероятно, что это поможет», — говорил ей тихий голос на ухо, но она решила его не слушать. Она решительно поднялась и взяла молоток из рук Феликса.
— Я не понимаю, что на тебя нашло сегодня, старина, я тебя просто не узнаю. Лучше дай мне молоток! Плотник из тебя никакой. Мы вместе обустроим твой кабинет, и ты сразу почувствуешь себя лучше.
«А потом я поговорю с одним человеком», — добавила она про себя.
Лили Селигзон смотрела на студенток, собравшихся на ступеньках университета, на лицах которых читались и детская непосредственность, и вера в будущее. Здоровый цвет лица, светлые волосы, собранные в толстые «лошадиные хвосты», болтающиеся при каждом движении головы. Они носили аккуратно застегнутые блузки под пастельного цвета кардиганами, плиссированные юбки, открывающие ноги, с которых еще не сошел загар, появившийся на пляже или на теннисном корте. Сверкая белозубыми улыбками, обезоруживающими и раздражающими, они не переставали разглядывать Лили. Она тоже смотрела на них с любопытством. И с некоторой жалостью. Что касается университетских парней, то они напоминали гладкие каштаны, только что вынутые из мохнатых оболочек. С аккуратно причесанными волосами, гладкощекие, широкоплечие, они имели блестящий вид.
В восемнадцать лет ей легко было освоиться на Манхэттене. Казалось, она прожила здесь всю жизнь.
