— Не мог же я так сразу убежать от ксендза. — Он хотел ее обнять, но она его оттолкнула.
— Оставь! Не до нежностей мне!
— Я тебя не узнаю! — сказал задетый за живое Антек.
— Какая была, такая и есть.
— Нет, ты сильно переменилась. — Он придвинулся ближе.
— Сколько времени ты обо мне и не вспоминал, а теперь удивляешься.
— Нельзя думать больше, чем я о тебе думал, но не мог же я бежать к тебе из острога!
— А я осталась с больным да с заботами! — Ягна вздрогнула, как от холода.
— И ни разу тебе в голову не пришло навестить меня — другим была занята!
— А ты ждал меня, Антось? Правда, ждал? — прошептала она недоверчиво.
— И как еще ждал! Как дурак, по целым дням торчал у решетки, все глаза проглядел, каждый день ждал, что приедешь.
— Господи! А тогда… за сеновалом… ты так меня изругал! Да и до этого такой бывал сердитый! А когда тебя увозили, ты на меня и не взглянул, словечка мне не сказал! Я хорошо помню — для всех у тебя нашлось ласковое слово, даже для пса, только не для меня! Я чуть с ума не сошла!
— Я тогда ничуть на тебя не злился, Ягусь. Но, понимаешь, иной раз так горит душа от муки, что готов, кажется, и себя и всех убить…
Примолкли оба, стоя рядом. Луна светила им прямо в лицо. Они тяжело дышали, терзаемые жестокой болью воспоминаний, в глазах стыли слезы тоски и горьких сожалений.
— Не так ты меня встречала когда-то! — грустно сказал Антек.
Ягна вдруг заплакала громко и жалобно, как ребенок.
— Как же мне тебя встречать? Как? Мало ты обижал меня? Осрамил, бросил — люди травят меня, как собаку…
— Я тебя осрамил? Из-за меня это? Я виноват? — Антек вдруг вскипел.
— Ты. Из-за тебя выгнала меня из дому эта неряха, это свинское помело! Из-за тебя я стала посмешищем для всей деревни…
— А про войта забыла? А про других? — грозно повысил голос Антек.
— Все из-за тебя! Все! — шептала Ягна уныло. — Зачем ты меня заставлял выходить к тебе? Ведь у тебя жена есть! Глупа я была, а ты меня так опутал, что я только тебя на свете и видела! И зачем же ты потом оставил меня одну, людям на потеху?
Тут уже и Антек, в приливе горечи, зашипел сквозь стиснутые зубы:
— Так это я тебе велел стать моей мачехой? Уж не я ли тебя заставлял путаться со всяким, кто только хотел?
— А зачем ты мне не запретил? Если бы любил, так не давал бы мне воли, не оставил бы одну, уберег бы от беды, как делают другие! — жаловалась Ягна с глубокой мучительной грустью, которая окончательно обезоружила Антека. Гнев его испарился, сердце задрожало от нежности.
— Тише, Ягусь, не плачь, дитятко! — шептал он.
— Я такая несчастная, а ты тоже против меня, как все! И ты тоже! — всхлипывала она, припав головой к стенке амбара.
Он усадил ее на межу, сел рядом и, обняв, стал гладить по волосам, утирать ее заплаканное лицо, целовать дрожащие губы и мокрые глаза, эти любимые глаза, такие печальные теперь. Он ласкал ее и успокаивал, как умел, и она плакала все тише, доверчиво прижимаясь к нему, прильнув головой к его груди, как к груди матери, на которой так сладко выплакивать все горести и обиды.
Но у Антека уже зашумело в голове от близости ее жаркого тела. И поцелуи его становились все более страстными, он все крепче прижимал ее к себе…
Ягна сначала не сознавала, к чему дело клонится и что с ней происходит. Только когда она почувствовала себя уже совсем в его власти, когда он впился в ее губы так, словно хотел их раздавить, она стала вырываться и просить испуганно, чуть не плача:
— Пусти меня, Антек! Пусти, ради бога! Я закричу!..
Но разве могла она бороться с ним? Он сжимал ее так, что нечем было дышать, ее кидало то в жар, то в дрожь.
— В последний раз позволь! В последний! — молил он задыхаясь.
Все закружилось перед ней, она утонула в блаженстве, а он взял ее, как прежде, в могучем порыве, и она отдавалась ему тоже, как бывало, в сладостном изнеможении, на счастье без меры, на самую смерть…
Ночь стояла вся в звездах, месяц был уже на середине неба. Уснули в бездонной тишине поля, мир не дышал, погруженный в упоительное забытье.
И они ни о чем уже не помнили — все исчезло в огне и буре любви, вечно жаждущей и вечно неутолимой. Как высохшее дерево, венчаясь с молнией, вспыхивает пламенем и они гибнут вместе, а гром вместо свадебных песен поет им панихиду, так Антека и Ягну сжигал какой-то ненасытный огонь. Ожила в них прежняя любовь, вспыхнув буйным, веселым пламенем на единый миг забытья, на эту одну минуту последнего счастья.
Да, последнего, ибо, когда они опять сели рядом, уже что-то омрачило им души, уже они поглядывали друг на друга тревожно, украдкой и быстро отводили глаза с чувством стыда и раскаяния.
Напрасно Антек искал губами ее губ, бывало так жаждавших поцелуев, — Ягуся с неудовольствием отворачивалась.
Напрасно Шептал он ей самые нежные слова, ласковые прозвища — она не отвечала, неподвижно глядя на луну. И Антек злился и охладевал, испытывал досаду и непонятную тоску.
Уже они не находили, о чем. говорить, уже томились, и каждый с нетерпением ожидал, чтобы другой встал и ушел.
В душе Ягуси все словно выгорело и рассыпалось пеплом. Она вдруг сказала с затаенным раздражением:
— Опять меня приневолил, как разбойник!
— Да разве ты не моя, — Ягуся: не моя? — Он хотел обнять ее, но она с силой оттолкнула его.
— Не твоя и ничья, понятно? — Ничья! — Она опять расплакалась, но Антек больше не утешал и не обнимал ее. Помолчав, он спросил серьезным тоном:
— Ягусь, ты ушла бы со мной на чужбину?
— Куда же это? — Она подняла на него заплаканные глаза.
— А хоть бы в Америку! Поедешь со мной, Ягусь?
— А что же ты с женой сделаешь?
Он вскочил, как ужаленный.
— Всерьез спрашиваю! Яду ей подсыплешь, что ли?
Антек схватил ее, прижал к себе и, осыпая страстными поцелуями ее лицо, стал просить, уговаривать, чтобы она уехала с ним в дальние края, где они уже: навсегда заживут вместе. Он долго говорил ей о своих планах и надеждах, потому что ухватился вдруг за мысль бежать с нею, как пьяный хватается за плетень, — и болтает тоже, как пьяный, охваченный лихорадочным возбуждением, Ягна выслушала все до конца и сказала насмешливо:
— Принудил ты меня к греху, так думаешь, что я уже совсем одурела и поверю всем твоим бредням?
Он клялся ей, что это не бредни, а истинная правда, но она не хотела больше его слушать и, вырвавшись, сказала шепотом:
— И не подумаю с тобой уезжать. Зачем? Разве мне плохо одной? — Она накинула платок на голову и внимательно осмотрелась по сторонам. — Поздно, побегу уж я!
— Куда ты спешишь? Никто ведь теперь дома за тобой не следит.
— Да тебе-то пора… Там Ганка уже перину проветривает и вздыхает…
Уязвленный ее словами, Антек злобно процедил:
— Я ведь тебя не попрекаю теми, кто тебя в корчме поджидает.
— Да, да, не один готов ждать меня хоть до утра, так и знай! Очень уж ты много о себе думаешь! Как будто ты один на свете! — с ядовитой усмешкой сказала Ягна.
