Трагедия Вьетнама
На протяжении более чем 40 лет после окончания Второй мировой войны я считал, что «сдерживание» угрозы, создаваемой Советским Союзом, и противодействие его систематической и неослабной поддержке «войн национального освобождения» во всем мире было важнейшей задачей, с которой столкнулись Соединенные Штаты в качестве сверхдержавы. Оборона Южного Вьетнама была составной частью более широкой глобальной стратегии сдерживания. Если бы коммунисты Хо Ши Мина при поддержке Китая и Советского Союза завоевали весь Вьетнам, тогда только вопросом времени было падение одной за другой фишек «домино», включая Индонезию, Индию и Филиппины. Для меня и для большинства людей, которых я знал и уважал, предметом веры было то, что только Соединенные Штаты обладают необходимой для предотвращения этого мощью.
Поездка в Южный Вьетнам в сентябре 1966 года лишь подтвердила мое убеждение в том, что мы должны сделать все от нас зависящее, чтобы не допустить триумфа Вьетконга и северных вьетнамцев. Я отправился в Сайгон, чтобы открыть там отделение «Чейз бэнк» для обслуживания все растущего числа расквартированных там американских военнослужащих. Командующий американскими силами генерал Уильям Ч. Уестморлэнд проинформировал нас о ходе войны и предложенной им стратегии для победы над врагом. Уестморлэнд считал, что Соединенные Штаты имеют возможность победить в этой войне, если мы будем готовы направить достаточное количество войск и «не будем сбиваться с курса».
Самым большим опасением Уестморлэнда было то, что растущие антивоенные настроения дома не дадут нам возможность довести эту войну до конца. Он был особенно огорчен позицией газеты «Нью-Йорк тайме», которая, по его мнению, подрывала то, что мы делали и как мы это делали. Меня также тревожили редакционные статьи, написанные Джоном Оуксом, главой редакционного совета «Нью-Йорк тайме», которого я знал с тех времен, когда мы были расквартированы в Кемп-Ричи во время Второй мировой войны. По возвращении в Нью-Йорк я обратился к Джону и предложил, чтобы он отправился во Вьетнам и встретился с Уестморлэндом. Джон совершил поездку в Сайгон, однако был настолько убежден, что мы должны провести переговоры с Хо Ши Мином об урегулировании и в максимально короткие сроки уйти из Вьетнама, что ничего из того, что говорил Уестморлэнд, не смогло переменить его твердые взгляды.
Я придерживался совсем иной точки зрения. Я был обеспокоен количеством молодых американцев, включая моих собственных детей, которые потеряли ощущение патриотизма и гордости за свою страну, и опечален тем цинизмом и недоверием, которые испытывали столь многие по отношению к нашему правительству и его действиям.
Однако после наступления Хо Ши Мина в начале 1968 года стало ясно, что стратегия массивной военной интервенции Уестморлэнда не дает результатов, и разочарование войной дома приобрело лихорадочный накал. Тогда я понял, что у нас нет других шансов, кроме переговоров об уходе на наиболее приемлемых возможных условиях. Ткани нашего общества и единству был уже причинен слишком большой ущерб, чтобы этот конфликт можно было продолжать. Я, как и другие, смотрю на Вьетнам как на ужасную для нашей страны трагедию.
Тем не менее наше вмешательство во Вьетнаме дало время для того, чтобы остальная часть региона стабилизировалась и начала переход в сторону демократической рыночной экономики. Беседа, состоявшаяся у меня в конце 1998 года с Ли Куан Ю, бывшим премьер-министром Сингапура, подтвердила эту точку зрения. Он сказал мне: «Америка проиграла вьетнамскую войну в Соединенных Штатах, а не во Вьетнаме». Ли был убежден, что если бы мы не вмешались в Южном Вьетнаме, вся Юго-Восточная Азия попала бы под власть китайских коммунистов. Однако я сомневаюсь в том, что многие американцы посчитали бы этот результат войны достаточной компенсацией за тот ущерб, который был причинен нашей стране.
Я также встречался с бунтарскими настроениями на протяжении 1960-х годов помимо своего дома во многих других местах, особенно в университетах, где мое появление часто приводило к протестам. Однажды я отменил выступление в школе бизнеса Колумбийского университета, когда администрация согласилась обеспечить мне не более чем символическую безопасность, хотя были указания на то, что моему появлению могли физически воспрепятствовать.
Протестующие, с которыми я встречался, обвиняли меня в ответственности за все беды мира — начиная от войны во Вьетнаме и официального расизма до фтора в водопроводной воде. Я с сожалением должен сказать, что некоторые из эпизодов, которые считаю наиболее оскорбительными, произошли в Гарварде, являющемся моей
В 1962 году меня выбрали на второй шестилетний срок в надзорный совет в Гарварде, а в 1966 году попросили стать президентом этого совета на последние два года моего пребывания в нем. В эти годы я работал в тесном контакте с президентом Гарварда, моим близким другом Натаном М. Пуси.
История со Школой богословия началась весьма невинно весной 1967 года, когда другой член надзорного совета и председатель комитета по визитам школы богословия попросил меня о пожертвовании для нужды школы. В Гарварде проводилась кампания по сбору 200 млн. долл., а Школа богословия пыталась собрать 7 млн. долл. для строительства нового спального корпуса и столовой, а также для выделения стипендий.
Мне задали вопрос, не могли бы моя семья и я предоставить 2,5 млн. долл. для строительства нового здания, которое будет названо в честь моего отца.
Поскольку отец активно поддерживал усилия Ната Пуси по восстановлению Школы богословия в ее исходной роли как основного центра подготовки протестантских священников, я согласился попытаться убедить семью последовать моему примеру и выделить необходимые фонды. Моя мачеха Марта и я пожертвовали по 750 тыс. долл., а остающаяся сумма была пожертвована моими братьями и двумя семейными фондами.
Нат Пуси и декан Школы богословия были счастливы. Эдвард Ларраби Барнс был выбран в качестве архитектора, и мы рассчитывали, что закладка здания произойдет осенью 1969 года, а в конце 1970 года строительство будет завершено.
В апреле 1969 года президент Пуси был вынужден вызвать кембриджскую полицию, чтобы очистить университетский холл от воинственно настроенных протестующих студентов. Действия Паси вызвали студенческую забастовку, которая фактически привела к закрытию университета. Хотя занятия вскоре возобновились, беспорядки в университете продолжались. Планы по созданию Рокфеллеровского холла оказались заложником студенческих требований более общего характера, а именно, чтобы университет прекратил свою экспансию в соседние районы, перестроил систему управления, отказался от всех оборонных контрактов, прекратил подготовку офицеров-резервистов в университете и очистил свой инвестиционный портфель от акций компаний, продолжавших работать в Южной Африке. Небольшая группа студентов Школы богословия потребовала, чтобы от денег, пожертвованных семьей Рокфеллеров, или отказались, или использовали их для других целей, например для строительства в районе Кембриджа жилищ для семей с низкими доходами. Они с усмешкой заявляли, что деньги Рокфеллера были «грязными» и что наша семья пытается купить себе респектабельность своим пожертвованием. Хотя их требования были отвергнуты большинством профессорско-преподавательского состава и студентов Школы богословия, радикалы располагали достаточной властью, чтобы настоять на создании делегации, которая должна была посетить меня в Нью-Йорке и разъяснить их позицию по поводу Рокфеллеровского холла.
Несмотря на свое нежелание, я согласился встретиться с ними в «Чейз бэнк» утром 10 июня 1969 г., перед уикендом, во время которого в Гарварде должен был состояться выпускной вечер. Некоторые члены группы были искренне обеспокоены будущим направлением деятельности Школы богословия и задавали вопросы: не лучше ли истратить фонды, предназначенные для строительства здания, на другие, более социально ответственные нужды? Двое из них, однако, стояли на том, что получение денег от Рокфеллеров для любой цели морально скомпрометирует Гарвард. Один из этих двоих, студент-теолог последнего курса, буквально светящийся сознанием собственной правоты, заявил, что мой отец был лицемером, «а вовсе не настоящим христианином», и давал деньги лишь для того, чтобы очистить свою совесть.
