— Хм… Позвольте с вами не согласиться, месье Морис…
Капитан чуть хмыкнул, искоса глянув на жизнерадостного французского майора, что неделю назад прибыл в Констанцу и вчера был назначен советником в полк.
Морис Пишон совершенно не знал румынского языка, впрочем, как и других, но совершенно искренне считал, что все люди на земле должны понимать французскую речь. Вот только таких среди румынских офицеров в пехотном полку оказалось всего трое, более или менее говорящих на нем свободно. Лучшим среди них был Григулеску, которого и назначили персональным гидом.
— Вы считаете этих грязных и вонючих дикарей, что моются раз в год, хорошими воинами, мон шер ами?
Майор искренне изумился, продолжая с нескрываемым интересом разглядывать стоящих на том берегу на удивление рыжеволосых бородатых горцев в потрепанных и грязных черкесках.
Чеченцы игнорировали колодцы, не желая работать воротом или «журавлем», и гоняли своих коней на водопой прямо к реке, не обращая ни малейшего внимания на пушечные и пулеметные стволы, которыми щетинился противоположный берег.
Да еще громко орали при этом, презрительно посматривая на румын, которым такая наглость очень не нравилась. Но поневоле приходилось терпеть столь вызывающее поведение, так как на этот счет имелось весьма строгое указание из военного министерства.
— Я думаю, русские просто испытывают острую нужду в настоящих солдатах, оттого и набрали эти типажи. Их даже обмундировывать не стали, ходят как оборванцы! И никакого понятия о культуре! Сопли пальцами вытирают, фи, какая мерзость и мерде… О! Мой дорогой друг, они снова делают нам неприличные жесты!
— Такие у них нравы, месье майор! Очень опасные враги. Я видел в бою «Дикую дивизию», эти туземцы боготворят русского царя. — Григулеску, хотя и ненавидел русских, но относился к ним с опаскою и не стеснялся выказывать, как офицеру надлежит, уважение к врагу. За что подвергался насмешкам со стороны сослуживцев.
И осторожно добавил:
— Мы должны с этим считаться…
— Да бросьте вы, мой дорогой друг, — бравый майор покровительственно хлопнул Константина по плечу, которого несколько покоробило от такой бесцеремонности.
— Никто с ними сейчас не считается. Это ж азиаты, так про…ть собственную победу могли только русские! Так что нынче в Версале с ними никто не считается, я это повторю еще раз! Несерьезно!
Григулеску не стал возражать, хотя его и подмывало это сделать. Политики из Антанты могут не считаться с Россией, но он здесь, на берегу Днестра, не может такого позволить. Как и генералы, которые презрительно хмыкают, но почему-то держат против трех русских дивизий девять. Увеличили бы армию еще, желательно вдвое, но очень подозрительно завозились венгры с болгарами, передвигая свои куцые войска поближе к румынской границе. А это наводило на грустные мысли…
— Я же говорю — у них нет хороших солдат! Смотрите на этих вояк, капитан! Нагими ходят! Наверное, пропили свое обмундирование?! Мне говорили, что русские весьма склонны к пьянству!
Чуть в стороне от чеченцев на берег реки вышла странная троица — один был в черной униформе с черно-красными погонами корниловской дивизии, судя по широкому желтому галуну — фельдфебель, а двое других щеголяли в одних только синих, до колен, трусах.
Новоявленные нудисты бросили на бережок мешок и живо залегли за бугорки. То же самое сделал и заслуженный унтер, но предварительно бросил в воду некий черный предмет, похожий на бутылку, сделав перед этим с ним какие-то манипуляции.
Григулеску сразу догадался, что произойдет, благо три года назад видел подобное на Пруте — русские неисправимы. А потому голосом всезнающего знатока произнес:
— Они ловят рыбу, мой майор!
— Ловят?!
— Не удивляйтесь, они ее глушат!
— Как это глушат?!
Граната негромко ухнула, и на синей речной глади подлетел вверх небольшой столбик взбаламученной воды, и всплыли несколько крупных серебристых тушек, за которыми ринулись два нагих солдата.
Вояки шустро хватали оглушенную взрывом рыбу и выкидывали ее на берег. Фельдфебель спокойно скидывал улов в мешок, покуривая при этом папиросу. Чеченцы стали одобрительно размахивать руками и снова принялись делать крайне непочтительные жесты.
— Какие милые варвары! Я говорю не о детях гор, капитан, а о солдатах! И вы говорите, что нужно считаться со страной, где солдаты вынуждены добывать себе пропитание столь неприглядными способами! Да у нас бы любой ажан мигом бы запретил подобные развлечения, вздумай кто-нибудь добывать вот таким способом рыбу в Луаре, Сене или Роне. Нет, какие милые варвары! А знаете что, капитан?! Давайте им немного поможем, а заодно заключим с вами пари!
— Я что-то не пойму вас, мой майор! — Григулеску посмотрел на француза, совершенно искренне недоумевая, что тот ему сказал. — Кому мы поможем? И какое заключим с вами пари?
— Это все просто, мой дорогой друг, — быстро затараторил Пишон, энергично жестикулируя. — У вас в окопе бомбомет — выпалим ровно на середину реки, напротив туземцев. Пусть русские собирают свою рыбу — бомба ведь мощнее ручной гранаты, там ведь килограмм десять шнейдерита. А кавказцы будут нашим пари.
— Они-то при чем, мой майор? И как, позвольте узнать, я объясню генералу выстрел?
— Вы сказали, что эти туземцы хорошие воины, а я считаю, что они разбегутся после взрыва, — майор хищно улыбнулся. — А вашему генералу я сам скажу, что бомбомет был заряжен, но выстрел произошел непроизвольно, совершенно случайно, такое сплошь и рядом происходит. Это всего лишь милая шутка, чисто в парижском духе, капитан, и ничего больше. А пари мы заключим на две бутылки коньяка. Согласны вы на это небольшое развлечение, капитан?
— Принимаю, — после недолгой паузы отозвался Григулеску. Действительно — оправдание есть, да и сами русские только что гранатою рыбу глушили. Им и такое будет в развлечение. Совершенно невинная шутка в истинно французском стиле, никак не больше.
И, повернувшись к окопу, капитан негромко отдал приказ фейерверкеру, продолжая стоять рядом с майором, и с растущим нетерпением ожидая выстрела.
Шва-х!!!
Бомбомет оглушительно рыкнул, и большой оперенный заряд взлетел в воздух. К великому изумлению Григулеску, бомба пошла по совершенно пологой, а не крутой траектории, как он ожидал.
«Фейерверкер ошибся, или порохового заряда засыпали много», — машинально отметил капитан, и тут же с ужасом, от которого волосы встали дыбом, осознал, что сейчас произойдет. Оттого продолжал стоять молча, без звука разевая рот, словно вынутая на берег рыба.
Швам-с!
Посредине коней и гогочущих горцев взметнулся султан черного дыма и багрового пламени, взлетели на воздух комья земли, разорванная лошадиная требуха и людские ошметки.
— Прах подери!
Капитан не обратил внимания на веселое ругательство жизнерадостного француза только потому, что остолбенел от увиденного, проклиная ту секунду, в которую он отдал столь необдуманный приказ.
— Я выиграл пари, мон шер ами, — как ни в чем не бывало произнес майор, указывая рукой на противоположный берег. — Никчемные вояки, ничем не лучше курдов, которых мы стреляли в Сирии. Они бегут за лошадьми следом и кричат от страха!
— Они бегут за винтовками, остолоп, — впервые капитан дал волю своим истинным чувствам, с ужасом глядя на обезумевших от гнева горцев, — и орут в ярости. Ой, что сейчас начнется… что начнется…
Последнюю фразу Григулеску уже не выкрикнул, а прошептал, бросаясь в окоп и стремясь поплотнее прижаться к земляной стенке. А сверху донесся раздраженный, полный негодования голос Пишона:
— Вы кого осмелились назвать остол…
