Среди плотно спрессованных тетрадных листов, пожелтевших до лимонности методичек, киношных и пригласительных билетов, записок, которые строчатся посреди скучной пары деноминированных купюр, которые после реформы сорок седьмого года стали значить в десять раз меньше… Среди этого стандартного студенческого барахла я нахожу носки. Обычные, ко?товой шерсти, домашней вязки. Кто-то из наших привез в шварцевскую общагу, а я выменяла.
Темно-красные носки самого ходового мужского размера. Того, который был у моего мужа Сани. Был бы, если бы не война. Я еще до собственной смерти успела извещение на Саню получить и потом тоже понимала, что никаких шансов, что «без вести» в народном ополчении – почти наверняка насмерть. А все равно ждала. Носки ему купила.
– Ох ты ж мамочки…
Сижу, прислонившись к холодной стене гаража, шепчу и ругаюсь, вытираю зареванные щеки носками и прошу прощения. То ли у самой себя, обещавшей творить добро и только добро, а сегодня чуть не загнобившей беззащитного ребенка. То ли все-таки у покойного мужа Сани, которого я любила больше всех за все мои жизни и готова была взять в ученики, да только вот война проклятая помешала. У меня его снимок всегда был на видном месте, хоть на тумбочке, хоть в серванте, хоть на стенке вместо иконы. Но на вопрос «Кто это?» я мирским гостям врала. «Брат старший», «папа», «дедушка». А в следующей жизни придется говорить, что Саня – это мой прадед. Если доживу, конечно…
И вот тут, по всем законам театрального жанра, свет в гараже гаснет. Сперва мигает – двумя тусклыми всполохами, – а потом вырубается с концами. Неплотно прикрытые дверцы распахиваются с визгливым, скулящим звуком. Неужели Темчик их смазать не может? Я бы точно спятила, такой вой каждое утро и каждый вечер слушать. А, он же глухой у нас, опять я забыла!
Надо бы затаиться и вжаться в стену. Потому как огроменная фигура на пороге – это страшно. Корявая, громоздкая – как и полагается в свете сияющих за ее спиной фар.
– Стоять! Рыпнешься – убью!
Рыпнусь, конечно. Мне ему слух привинчивать вручную приходится, жестами. Да что ж за наказание такое – и оброк ученический, и этот мой долбоеб законный…
– Темчик?!
На меня очень давно никто не наставлял оружие. В последний раз – во время расстрела. Поэтому я сейчас могу сильно накосячить, так, что у Артема уши в трубочку свернутся или глаза на лоб вылезут. Что потом от такого красавца ожидать – науке неизвестно. Однако обходится без жертв и разрушений.
– Твою же мать! – В кои-то веки наше с супругом мнение о происходящем совпадает.
– Темчик, ну ты с дуба рухнул, в самом-то деле?
– Жень, а что ты тут вообще?
– Надо было по работе… забрать кое-что…
– Да чего-то торкнуло меня, Жень… Фигня какая-то вокруг творится.
– Что за фигня?
– Ну и как, забрала?
– Ты всегда, когда торкает, с пистолетом гуляешь?
– Ну сказала бы мне, я бы принес… Оно тяжелое, зачем тебе таскать?
– Это секрет, то есть сюрприз…
Он идет ко мне навстречу. Все еще с этим своим «глок-компактом» в лапе. Правда, уже с опущенным, но кто знает, кто знает. Насмерть не убьет, а вот из строя на пару месяцев выведет. Особенно если меня потом в гараже закрыть. Или зарыть. Это куда быстрее и бюджетнее, чем маяться с закладками.
– Жень, это у тебя что?
Предохранитель щелкает. Ненавязчиво, почти как фотик-«мыльница». Остановись, мгновенье, шут бы тебя побрал. Я не знаю, что мне делать дальше.
Ворота гаража лязгают неудачным эхом предохранителя. Лампа вспыхивает. Я понимаю, что у Темчика на морде отражается мой собственный напряг. Только в мужской версии.
– Это тебе в подарок. Они целебные. И не обморозишься, и не простудишься, и ноги никогда не сотрешь. А главное – не пахнут и при стирке не теряются. Вот. – Кажется, способности к красноречию у нас теперь тоже семейные.
– Спасибо. – Темка медленно протягивает свободную руку к моему презенту. И на секунду отдергивает ее назад: – А они не кусаются?
– Ты с ума сошел? Это же ко?товая шерсть, она вообще как шелковая, нежная очень…
– Ну ты же ведьма. Может, у твоих носков зубы есть. Гляди, у них шерсть – дыбом!
– Это мозги у тебя дыбом! – Я смотрю, как Темчик убирает пистолет в карман и вертит в руках мое подношение. Хоть бы по размеру совпали, а то их после каждой стирки придется увеличивать вручную. А им сносу нет, как назло. Сам пускай такому учится.
– Спасибо. – Артем мощный, суровый. Прямо как самец ко?та. И урчит почти так же.
– Темк, я тебе учебников всяких отобрала, а то мы давно не занимались. Будет время – почитаешь немного, там очень понятно написано.
– Будет, будет… – снова ворчит Артем, убирая от меня руки. – Вот не выплыву, так и буду только и делать, что читать.
Очередная опасность снова дышит мне в лицо и немножко в правое ухо. На сей раз она пахнет крутым безденежьем и возбуждением уголовного дела. Жутко хочется положить на это все с прибором, обнимать Темку и ни о чем на свете не думать. Кстати, если его посадят, мне эти годы за ученичество засчитают или снова с нуля обучать?
– Я тебя утром спрашивал про стол и документы. Ваши, наверное, могут контролировать.
– Контро… чего?
– У меня этот ваш испытательный или как там его… Считай, что условный срок. Я трагедии не делаю. Так и ты не притворяйся, что его нет.
– Хорошо, не буду. – Я неизвестно зачем начинаю крутить обручальное кольцо – словно поклясться на нем собираюсь, даром что оно без камней. Темчик кивает, потом говорит медленно, как на давно позабытом иностранном языке:
– Легко вроде отделался, а все равно. Как в бочке живу, как замуровали. – И мотает головой, будто ему вода в уши попала и он ее вытряхнуть хочет.
– Не нравится быть глухим, можешь стать чокнутым, как Венька Спицын. На тебе три убийства вообще- то! Забыл?
Он не забыл, стопудово. Лицо сразу изменилось. Будто его ударили или лишили рассудка – как закадычного дружка Веню. Мы ведь вместе на Казни Спицына были…
За умышленное убийство ведьмы по Контрибуции светит смертный приговор. Венька до самой смерти останется безумным, одержимым. Он теперь все, что про нас знает, не может в тайне хранить. Про Сторожевых рассказывает всем желающим и нежелающим, в любое время. У мирских такие разговоры только одну реакцию и вызывают. Родителей Венькиных, конечно, жалко, но… Нам же нашу Дору тоже жалко, правда?
Темчик отлично помнит, как его приятель в зал суда нормальным вошел, в клетку для подсудимых тоже вменяемым сел, а вот обратно вылез в шизоидном расстройстве. Его потом конвой до дома вез, потому что куда бывшему человеку за руль в таком состоянии?
– Спасибо, что напомнила, – ядовито отзывается мой ученик.
– Темка, ты прости. Просто я не знаю ничего. Мне сейчас страшно, а объяснить не могу. Потому что у тебя ученичество. Ты как мирской, а их впутывать…
– Как гражданских примерно, – усмехается Артем. – Не по уставу вашему, правда?
Вроде необидно так отвечает, даже губы в улыбку сложились – непростым паззлом. А вот все равно не прощает.
– Ты откуда знаешь?
– Уставы, Женя, везде одинаковые…
Я молчу. Извиниться, наверное, надо? Рассказать, как бывает паскудно, когда теряешь силы, а почему – непонятно. Словно тонешь, а вокруг ни души. Или Темка со мной?
И тут он меня, наконец, целует. Крепко. Как будто на прощание. И все, что потом, – оно тоже как на
