– Фотокарточка. У тебя на тумбочке…
Я оборачиваюсь, упираюсь взглядом в Санины навеки сощуренные глаза. Они уже почти карие стали, порыжело изображение.
– Чего тумбочка? В смысле – карточка?
– Может, ты сама случайно ее как-то, а? – мнется Ленка. – Дуся, проверь фотокарточку, очень тебя прошу. Лучше перестраховаться. А то будет как с Доркой и со мной. Или хочешь, это я сделаю?
– Чего, снимешь сглаз прямо по Интернету?
– Нет. – Ленка старательно смеется старой шутке. – Думала, мы твой биологический отмечать будем, ты к себе пригласишь, приеду, заодно и посмотрю…
Биологический день рождения у меня явно вылетел из головы.
– Ты не хочешь? – вздыхает Ленка.
– Сто двадцать два – дата дурацкая, ни туда ни сюда. В том году хоть сотка с совершеннолетия была, куда интереснее, – вяло отбиваюсь я.
– Жалко, я бы к тебе выбралась. А то без повода неудобно.
– Хочешь приехать – давай. У нас четыре комнаты, найдем где положить. Отмечать не стану, а просто тебя видеть – рада бу…
Закончить реплику я не успеваю: входная дверь взвизгивает, пронзительно и нагло. И в синхрон с ней откликается Анюта:
– Женя, ты дома?
Прежде чем выскочить в коридор, я захлопываю крышку ноута и прячу в карман дурацкую Анькину записку. Мало ли кто и кого ненавидит! Это если и было, то давно и неправда.
Три месяца назад, когда я выходила замуж за Артема и оформляла бумажки на Аньку, мне мерещились идиллические, глянцево-журнальные картинки из семейной жизни. Я думала, что буду бить баклуши, чесать репу, молоть чепуху, сеять добро, разум и вечность. Я стану толочь в ступе воду, чистить мирским мысли и тихонько учить Аньку ведьмовской сути и женской сущности. Я мечтала о классическом, уютном вечном бое с бытовухой…
Анька сидит за письменным столом, всхлипывает и пялится в экран выключенного компьютера – как в глубину колодца. Она снова плачет, а из-за чего – не говорит. Не знай я, что Анька – часть моей семьи, решила бы, что передо мной жертва домашнего насилия. А может, не домашнего, а? Может, где-то напугали? Где она там уроки прогуливала?
– Анька, я купила чак-чак, конфеты шоколадные и венские вафли. Пошли чай пить?
– А сюда можешь принести? – Комп начинает урчать.
Я тащу в комнату поднос с чашками и кондитерскими дарами. Обычная секретарская пайка, реквизит для переговоров. Жаль, что у нас тут курить не принято. Аня игнорирует принесенное, тычет мышкой в ссылочки на экране. Социальная сеть, поисковая анкета. Интересно, никто из наших тут не догадался зарегистрироваться? Соучениц по Смольному я вряд ли отыщу, а вот из Шварца, из первого послевоенного набора…
– Вот, – вздыхает Анька, открывая какой-то квадратик.
До сих пор не могу привыкнуть, что письма теперь не бумажные, с прожилками слов на оборотной стороне листа, а вот такие, как концентрированный суп в пакетике. Но в письме форма – это совсем не главное. И бумажка, и электронный код с одинаковой легкостью доведут тебя до цугундера.
– Вижу. – Я хватаюсь руками за столешницу, чуть не отправив к праотцам чашки.
– Это она, правда, Жень? Правда? Женя? Мама?
На экране фото размером с сигаретную пачку. Эту отраву, сибирскую язву, бубонную чуму на оба наших дома прислали Аньке в электронном конвертике. Со снимка-крохотули на меня смотрит Марфа. Красиво смотрит, вызывающе радостно. Голое плечо торчит из выреза блузки, на губах помада, на ресницах – тушь. На стене за ее спиной – киношная афиша. «Коралина в стране кошмаров». Свеженькая: «Смотрите на экранах с 25 апреля».
– Да. Это твоя мама. – Сперва я отпиваю чай, а потом подписываю себе приговор.
Начинаю обратный отчет: секунда, две, четыре, десять. Девять, восемь, семь. Сейчас моя семья рухнет. Сейчас Анька узнает, что мы ее обманывали.
– Она же тут не мертвая, правда? – Анька поворачивается так, что пряди вспархивают с плеч. Надо же, косички расплела. А волосы-то погуще стали, растет девочка.
– Нет… – выдыхаю я. У меня есть минута или две. Можно даже покурить, например.
– А тогда почему она меня не узнает? – Анька тыкает пальцем в экран, потом складывает руки на столешнице. Падает на них щекой и тихонько подвывает: – Чита-а-ай…
Под лубочным Марфиным изображением и вправду есть что читать. Целых девять слов. Каждое как выстрел. Хоть и холостой – а все равно в цель.
«Пользователь Марина Собакина отказывается добавлять вас в свой список знакомств».
– Анька, что это за чушь?
– Это не чушь, это мама. Ма-ма!
Синие буквы на белом фоне. «Пользователь Марина Собакина прислал вам 1 сообщение». Маленькая копия фотоснимка выглядит насмешкой. Спокойные фразы издевательством. «Солнышко, ты, наверное, перепутала меня со своей мамой. Тут часто встречаются тезки. Ничего страшного». Марфа поставила в конце письма смайлик.
– Где ты ее нашла? – спрашиваю я. Ни Аньке, ни мне это не поможет, но надо знать, на всякий случай. Вдруг еще кому-то придется прятать погибшую ведьму среди мирских.
Белая стрелочка криво идет по экрану. «Клуб Собакиных. Однофамильцы, вам сюда!» Анька и ее родная мать – действительно однофамильцы. Не более того. В сообществе любителей Собакиных – 4034 человека. Население четырех-пяти блочных домов. Двор. С соседями по двору можно месяцами не видеться.
– Я ей позвонила… – Анька перемещает ладонь с мышки на мобильник. Они оба серебристо-серого цвета – как выкрашенные по весне столбики кладбищенской оградки: – А там телефон заблокирован. Наверное, мама номер поменяла. Папа же мне купил новый телефон. Вот и она себе купила.
– Наверное, – киваю я. Это страшно, вот так звонить: каждый гудок как удар сердца. А трубку никто не снял. – Анька, не бойся, хорошо?
– Ты со мной пойдешь? – Она теребит меня за рукав.
– Пойду. А куда?
– На ту квартиру, где я раньше жила. Давай маму встретим и с ней поговорим? Она меня увидит и все вспомнит, – обещает мне Анька. Я сама в это верила, если честно. До тех пор, пока у Марфы в гостях не побывала, с фотоаппаратом наперевес.
– Женька, я все уроки на продленке сделала, кроме английского! Я потом доделаю, пошли сейчас, пожалуйста?
Я трясу головой – словно ставлю мозги на место. И объявляю привычным, раздраженно-деловым тоном:
– Ань, у меня сегодня работы выше ушей. Если отпустят, то съездим, а если нет – то потом.
– А ты ее тоже вечером сделай. Попроси, чтобы тебя отпустили.
Я выхожу из комнаты. Номер Старого приходится выколупывать из записной книжки мобильного, во входящих и исходящих он у меня давно уже не значится.
– …недоступен. Оставьте сообщение, – увещевает меня механическая барышня.
– Она все знает… про маму. Хочет к ней домой. Что мне делать? – шиплю я, прикрывая мембрану ладонью. Потом давлю клавишу «Отбой» и громко говорю дальше: – Добрый день, это Озерная беспокоит! Мне очень надо отъехать с участка на пару часов, по семейным обстоятельствам. Можно?
– Можно? – Анька встает на пороге своей комнаты. Пялится на зажатый в моей руке телефон так, словно это редкий аргумент XVII века, в рабочем состоянии, б/у, недорого, возможна пересылка… – Можно? Можно?
– Алло? – интересуюсь я у отключенного мобильника: – Что скажете?
– Скажи, что я их очень прошу! Женечка, я тебе помогу потом все сделать, честно!
– Это очень важно, – растерянно повторяю я. – Да, моя дочка тоже вас просит!
– Давай я с ними сама поговорю? Ну, пожалуйста! Они мне поверят, честное на камнях!
