их любит. Поэтому украшает ими квартиру и лестницу. И не она одна: если приглядеться, то можно заметить, что часть ненастоящих цветов держится не на скотче или проволочке, а на честном ведьмовском слове. Это наши возложили. Из тех, кто заглянул проверить, взаправду Марфа погибла или понарошку? Ну, налюбовались?
– Женька, я сама! – Аня тянется к звонку.
Я только сейчас замечаю, как он расположен – ниже, чем у остальных дверей, явно ставили с учетом детского роста. Интересно, Марфу-Маринку это не удивляет?
Не хочу, чтобы Анька видела мое выражение лица: мы сюда столько ехали, а без толку, дома-то никого нет, я это сквозь дверь прекрасно чую. И Анька тоже чует, но упорно жмет на тревожную кнопку. Фальшивые цветы на двери слегка подрагивают – это Анюта долбает по ней ногами:
– Мам, открывай! Мама, это я! Открой, пожалуйста!!!
У ближайшей ромашки – ядовито-голубой, с ядреной розовой сердцевинкой – один из лепестков опален сигаретой и теперь печально скручивается в трубочку. Можно нарастить обратно, это займет пару секунд. Но мне тошно, не хочу лишний раз ведьмачить по пустякам. Где-то ножнички маникюрные в косметичке были, сейчас подрежем.
– Мамочка! Мам! Мама!
– Ее дома нет, – бормочу я, приводя ромашку в приличное состояние. Голубые пластиковые заусенцы тихонько сыплются на бетонный пол. Как бы Анна сейчас не зарыдала. Ну что я за дура такая? Зачем согласилась на этот идиотизм?
– Анютка, ты видишь, никто не открывает. Давай мы с тобой домой поедем, а сюда ты по городскому телефону позвонишь.
– Не хочу! – Она все-таки дрожит губами. – А я думала, что у мамы теперь жить буду.
– Я поняла. – Ничего умнее мне в голову не пришло.
– Мы здесь останемся и подождем, пока мама вернется? Она недалеко ушла, я знаю!
Клацнули дверцы лифта, по корявому полу загремели маленькие колеса дорожного чемодана. Запахло дальней дорогой, тяжелым самолетным воздухом, теплым далеким морем. И духами – карамельными и мандариновыми, легкомысленными. Не подходящими для Анькиной матери Марфы, но в самый раз для молодой мирской женщины Марины:
– Ой, девочки! А я только с самолета! Даже в ушах гудит до сих пор, представляете!
В коридоре перегорела лампочка. На кухне появились новые шторы – розово-белые, с тонкими силуэтами балерин. На столе распустился еще один букет искусственных роз. В комплекте к нему прилагается большая коробка рахат-лукума и бутылка ягодного вина.
– Девчонки, мне так стыдно! В холодильнике мышь повесилась, вообще ничего нету. Я сейчас чайник погрею, чай будете пить. Заинька моя, ты будешь вот такие конфетки? Это как мармеладик, они очень вкусные. Честное слово!
– Я знаю, я их уже ела, – это первая фраза, которую Анька произносит вслух. До этого она тихо лупала глазами, разглядывая загорелую, шумную, лучащуюся курортным солнцем женщину. Свою бывшую мать. Нет, не бывшую, там другое слово… Биологическую, вот!
Мы делаем вид, что все в порядке: чинно сидим на кухне, вслушиваясь в веселое бормотание, которое, кажется, звучит изо всех углов квартиры одновременно. Маринка бегает туда-обратно, разбирает чемодан, переодевается в уютные и яркие домашние шмотки, включает компьютер. И при этом успевает рассказывать о том, как ее на той неделе сократили на работе, но при этом дали два оклада, компенсацией…
– И я иду к метро, а там вывеска «горячие туры». А мне всегда хотелось без сборов, чтобы сюрприз. Слушайте, я, наверное, дура, надо было немножко отложить, а то вдруг сразу работу не найду…
– Найдешь, обязательно, – обещаю я, касаясь губами вина.
– Спасибище! В общем, я в два часа дня билеты и ваучер получила, а в пять утра уже был самолет! Как в сказке, девочки! Только я купальник не взяла, представляете, у меня дома – ни одного купальника! Ну в отеле купила! Ты почему лукумчик не ешь, он тебе не нравится?
– Нравится, – отзывается Анька, отхлебывая крепкий переслащенный чай. Анютка у нас марципаны любит и трюфели, а к остальному относится без особого восторга.
– Ой, ну давай, меня с приездом, тебя… – Маринка неловко мнется. – Чтобы у тебя тоже все хорошо было!
– Спасибо! – Я честно чокаюсь. Марфа уже отвернулась, можно не делать вид, что пьешь. Тем более, мой персональный народный контроль неодобрительно морщится.
– Анют, ты как? – шиплю я ей на ухо.
– Мне в туалет надо. – Она вылезает из-за стола, уронив на пол вновь потяжелевший рюкзачок (надо было его часа на три-четыре заряжать, нам же еще домой ехать).
– Давай покажу! – откликается Марина и прихватывает Анютку за обтянутое школьной блузкой плечо.
– Я знаю. – Анька смотрит на Марфу исподлобья. – Я здесь все знаю, я же… Ты меня помнишь?
– Конечно, мой котик! – ласково отвечает Марина. – Ты так сильно выросла, повзрослела!
– Мама! – выдыхает Анька, глядя ей в глаза. – Мама!
Она стоит совсем рядом, я могу ее схватить в охапку и утащить отсюда на фиг. Силы у меня есть. Желание тоже. Потому что я не хочу, чтобы Анька оставалась здесь. Марина – это ведь не Марфа. Она как бабочка – легонькая, красивая, слегка безмозглая. Как такой ребенка доверить? Она не справится, не уследит!
– Мама?
– Зайкин, давай мама отдохнет немножко, а мы ей мешать не будем. Вот смотри – за этот дверцей руки моют, а вот здесь делают пи-пи…
С Анькой никто так не сюсюкал, даже когда она дошкольницей была. Впрочем, Марина про это не знает. И про то, как с восьмилетками общаться, тоже. У нее нет детей…
Анька раскрывает рот – широко и жалобно, как новорожденный птенец, требующий комара, муху, червяка, ну хоть какую-нибудь еду, причем немедленно. Она пищит – это птичий крик, не человеческий, даже не младенческий. Страшный, невыносимый звук. Я вскакиваю, опрокинув бутылку и оба бокала.
– Анюта! Анечка! Не надо!
– Ой, котинька моя… Что-то случилось? – Марина смешно крутит головой и застывает дрожащим столбом – так, словно рядом с ней находится не девочка с косичками, а бездомная бешеная собака породы бультерьер.
– Аня! Нельзя! – Мои слова отдают курсом дрессуры.
– Мама! – выдыхает-высвистывает Анька и набрасывается на Марфу. С поцелуями.
Она тыкается губами в рукав пестрой блузки, в Марфину прижатую к щеке ладонь, в подбородок со следами тонального крема, в испуганно торчащий нос, в разлохмаченные волосы, еще пахнущие лаком или морем…
– Мама! Мама! Мама!
– Да нет же, пупсик, я не мама! Ну ты что? Заечка моя мармеладная, ну прекрати… Не надо! Мне щекотно!!! – Марфа испуганно отшатывается. – Ой, деточка, какая ты ласковая у нас. Ужас просто! Ой, боюсь, боюсь, боюсь!
Она и вправду боится. Понимает, что сейчас происходит что-то страшное, необъяснимое, невозможное.
– Ма… – это уже не писк, а ультразвук.
– Анечка, нельзя. – Я сгребаю ее в охапку, пробую отцепить от Марфы. – Ань, послушай, так нельзя, не трогай, не… Это не поможет! – догадываюсь я.
Принцессная кровать с балдахином, куча книжек про феечек, сказочные мульты, в финале которых принц будит яростным засосом залегшую в столетнюю спячку красотку-королевишну. Как же все просто в этих дурацких сказочках. Как же я хочу жить в них, а не в этой дурной реальности.
– Ань, это не колдовство. В смысле, поцелуи – они не помогают, – громким шепотом сообщаю я в покрасневшее ухо. Сейчас можно не соблюдать конспирацию – нас и без того за ненормальных держат в этом доме.
