изнанкой, где можно рассмотреть полустертую надпись. Она выполнена по всем нормам старой орфографии, с ятями и ерами.

– Да, я вижу. Очень дорогая.

В ночь Казни, когда мы уходили из разоренной квартиры, Савва Севастьянович сунул мне жестянку, а через пару часов сообщил, что Анька теперь будет жить у меня. Я решила, что самодельная куколка – такой жирный намек. Вот тебе любимая детская игрушка, а чуть позже и ребеночка вручим. Со Старого станется в шарады поиграть.

– Секундочку, я переоденусь.

Артем думает, что я тащу его в спальню на второй заход. Из комнаты отступает так, что любо-дорого смотреть.

– Темка, там закладка! В Анькиной коробке!

– Ты уверена? – Он смотрит на меня так легко, будто ничего страшного не произошло. Это хороший взгляд на жизнь: раз он не боится, то и я бояться не стану.

– Жень, что с минусовыми закладками делают?

– Ликвидируют. Разряжают.

– Ясно. Инструкция по разрядке есть?

– Этим спецы из Конторы должны заниматься. Нам надо барахло из дома выволочь, чтобы оно воздух не отравляло. Потом в Контору отзвонить: пусть особист приезжает и взрывает при трех свидетелях.

– Сейчас вытащим, не вопрос.

– День на дворе, мирских до хрена, зацепит эмоциями. Я месяц назад на такую минусовку выезжала. Там расческа рванула так, что я мозгами в собственное детство улетела часа на два. А ты прикинь, как мирского приложить может?

– Предлагаешь ждать до ночи? А раньше не сдетонирует?

– От минусового аргумента логичных действий не жди. Он сам по себе работает. Давай его оттащим куда-нибудь в безлюдное место.

– В районную библиотеку. Там за день полтора человека бывает, – хмыкает Темка. Я подмигиваю ему в ответ:

– Жалко, что ту стройку разморозили. Вот вечно у мирских так, когда не надо.

– Зато на стройке теперь цемент свеженький. Закатаем в него, пусть себе покоится с миром. Как в киношке про крестного отца, – почти ласково говорит Артем.

– Ты озверел? – всерьез пугаюсь я. – Там мирские жить будут. Детей растить, мечтать. А мы их аргументом. До депрессии как минимум.

– Женька, там офисный центр строят. В нем, по-любому, депрессия.

Я не успеваю отбить реплику: слышится разъяренный мяв ко?та. Времени в обрез.

– Тем, а давай на кладбище коробку? Туда, где вы вчера гуляли. Там после закрытия никого не останется. Приду, лягу шинелькой, дотемна полежу, а потом наших вызвоню.

Он не отвечает, смотрит хмуро. Ой, ну я и дурында. Надо было сделать так, чтобы эта идея Артема осенила. Он бы тогда сразу согласился.

– Я понимаю, это бредятина в чистом виде, но ничего другого не придумалось. Тем?

– Жестянку тащу я. Без вариантов. – Чем дольше Артем на меня смотрит, тем понятнее, что он свой. Не просто справедливый, пусть даже по своей кривой логике. Он знает, как надо, и так уверен в этом знании, что способен все объяснить. Взглядом. Молчанием.

– Темчик… Я не спорить, я только спросить. Ты меня бережешь, потому что у нас Анька? Потому что она одну мать уже потеряла?

– Потому что ты моя. А я свое… за свое…

– Это как за родину и за справедливость одновременно. – Шепот выходит очень звонким, хрустальным. И дрожит так же.

– Я не знаю, Жень. Ты торжественно очень. Прямо «Прощание славянки».

– «Славянку» – это мы запросто, – хмыкаю я. – Ты как из подъезда выйдешь, так на балкон посмотри. Я там буду вся такая с белым платочком и в соплях.

– Сопли – отставить. А платочек можно.

– Так точно, ваше превосходительство! – звонко соглашаюсь я. И немедленно начинаю дурковать: – Значит, так, поручик…

– Ржевский!

– О, отличные позывные. А я тогда буду… А по фиг, на ходу решим.

Мы ржем. Немного нервно, зато хором. И дальнейшие детали обсуждаем таким же тихим хором – словно правила незнакомой интересной игры. Когда все невсамделишное, то жить дальше совсем не страшно. Особенно если вместе.

В комнате Анька без особого удовольствия возится с ко?том – дразнит его гигантским бантиком, смастряченным из пояса от моего халата и листа зеленой бумаги. Зверюга вежливо ловит игрушку лапой. У торшера почти навытяжку застыл Дима с книженцией в руках. Судя по обложке – тот самый «Светлячок» для внеклассного чтения.

– Граждане пассажиры, а не пойти бы вам на кухню? Мне надо прибраться. – Я подбираю Анькину ночнушку, начинаю отряхивать ее от шерсти. Извинившись и заложив книгу пальцем, Дима немедленно отступает к порогу, не забывая позвать за собой ко?та. Бейсик с видимым облегчением оставляет в покое бумажный бант и тоже топает на выход. Анька с порога довольно громко интересуется:

– Жень, а когда они уедут? А то у меня теперь шерсть везде и тухлой рыбой пахнет.

Кукольная жестянка стоит на письменном столе, мирно сияет своим узором.

– Дядя Дима живет в Подмосковье, сейчас вечер, все едут с работы домой. Он попадет в пробку, будет долго стоять на МКАДе. Надо подождать. Ты представляешь, как ко?ту будет тяжело ехать в тесной машине?

– У них не тесная, у них «газель», – упрямится Анька. – Она розовая, на ней тортики нарисованы, я в окно видела. Жень, я не хочу к ним на кухню. Можно я здесь останусь?

Я замираю с очередной футболкой в руках. Задумчиво смотрю на Анькину мордаху в безнадежно съехавшем платке. И потом сумбурно оживляюсь:

– У тебя косынка сбилась, опять проплешину видно. Некрасиво. Давай я парик наколдую?

Анюта пожимает плечами, наклоняет голову набок, словно собирается рассмотреть мое предложение со всех сторон. А потом срывается на радостный визг:

– А какой? А из чего?

– Да хоть из бантика. – Я отвязываю пояс от зеленого листка. – Ты какой парик хочешь? Голубой, как у Мальвины?

– А кто это? Я розовый хочу. И серебряный. И лилово-зеленый, как у феечки! Женька, а ты можешь сделать так, чтобы он цвета менял?

– Постараюсь! Ты мне лучше не мешай сейчас!

– Давай я на кухню пойду! Жень!

Я прижимаю цветную бумагу к груди. Тщательно представляю идиотский парик, похожий на сноп расплетенных капроновых мочалок. Чтобы переливался еще и цвета менял? Ой, это надо босиком работать, там не только пальцами ведьмачат!

– И пусть он еще будет малиновым! На челочке!

Дверь закрывается бесшумно, словно шепотом. Я швыряю на стол нечто, напоминающее игрушечную болонку всех цветов радуги. Потом сшибаю крышку у жестянки. Хватаю Анькину папку для тетрадей, судорожно пихаю в нее хрупкие бумажные платьица и кукольную фигурку. На ее обороте написано простенькое: «Анечке отъ мамы». В старой орфографии, как я и предполагала. В начале дарственной надписи расплылась рыжая клякса. На кукольном личике скупая старческая улыбка. Надо же, этой мамзельке сто лет с гаком, а на ощупь она как новенькая, бумага вся ведьмовством пропиталась. Жалко такое уничтожать! Научу Аньку воспроизводить рисунки по памяти. Последняя крохотная бумажка – кружевной зонтик с огромным бантом – исчезает в папке. Я щелкаю пластиковой кнопкой, запечатываю аргумент. Прихлопываю крышку коробки. Кладу папку поверх жестянки.

– Уже готово? Дай примерить! – Анька ловит меня на пороге. – Жень, ну где парик?

Вы читаете Вторая смена
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату