никакой рыжей ваты сквозь продранную обивку не торчит. Она белая, пожелтевшая, холодная и высокая. Не дверь, а обелиск. Позолоченные буквы, фамилии и иногда имена. А сверху звездочка вдавлена. Может, на дверной замок и похожа, но не сильно. Теперь ее нажимать бесполезно.
Если бы у меня не удалось вернуться, то решили бы, что сердечный приступ. По крайней мере в учебнике по «Аргументам и артефактам» именно это сказано. Хорошо, что я своим ничего не стала говорить. Одной как-то легче волноваться.
– Мама, ты где? Санька обкакался! – сообщает мне Анюта. Мобильный телефон явно придумали враги человечества. Меня по этой трубке из-под земли теперь достанут.
– Ну хорошо… – отзываюсь я на пятое по счету «мам». – Сделайте что-нибудь…
Я с трудом слышу собственный голос. Мне сейчас спокойно, сил нет ни на что, могу только на бордюре сидеть и, задрав голову, пялиться на золотистые быстротечные облака. Такие клочкастые, нежные. Они высоко в небе, а по ощущениям – где-то рядом со мной, буквально вот висок щекочут. Можно их руками отогнать, оттолкнуться ботинками от липкой земли и поплыть вверх, не чувствуя собственного тела и времени.
– Мама, мы уже поесть купили и погуляли, а еще тут елка стоит вся мокрая, Санька хочет игрушки потрогать, а папа не разрешает. Мам, ты скоро? Мы очень устали ждать…
– Я скоро.
Солнце на белых обелисках. Они, оказывается, полукругом стоят, словно камушки в больших песочных часах. Светлые такие. Вроде погода была слякотная, откуда солнце взялось? Будто его кто включил. Вон еще какая-то поросль золотится – прямо сквозь ближайший холм вылезла. Совсем как щетина на подбородке.
– Миленькая, да ты чего плачешь-то? – С ближайшей аллейки, той, что тянется от часовни, меня окликает старушка. Такие водятся в любых, даже самых маленьких церковных приходах. Вера, Темкина мама, лет через пятнадцать тоже такой станет. Если я, конечно, ее раньше не уговорю в ученицы пойти.
– Миленькая, да они умерли все, когда тебя еще на свете не было, что ж ты так… – ласково шамкают мне с тропки. Вот такой, наверное, в представлении мирских и должна быть настоящая ведьма – в черной юбке до пят, с палкой-клюкой, с чуть безумными глазами, над которыми растут клочкастые брови, похожие на нынешние белые облака. Ну и, естественно, в наличии есть бородавка на носу, космы, торчащие из-под пестрого платка, и валенки с калошами. Мощный образ. У Аньки в школе скоро елка новогодняя, если возьмут играть злую колдунью, то примерно так и наряжусь.
– У тебя детки есть? Вот и иди к деткам. – Меня ласково, но вполне ощутимо прогоняют с кладбища. Это и впрямь бабкина вотчина, ее приусадебное хозяйство и по совместительству гостиная-салон.
– А я смотрю, краснеет что-то. А это курточка твоя… Прям грудка у снегиря. Ты снегиря-то живого видела хоть раз?
– Видела.
Туда, где мы теперь живем, зимой всегда прилетают снегири. А в октябре синички. Прыгают, нахалки, по забору и перилам крыльца, требуют сала и звенят жестяными голосами. Знают, что в нашем доме их никто не обидит, даже Муха. Потому как ко?ты, они же мирные, у них просто вид такой. Нам еще повезло, что Муха – это племенная выбраковка, ко?тя-альбинос, она нам практически даром досталась. Соседи верят, что у нас на участке живет алабай, – сквозь забор зверя толком не разглядишь. Но на синичек Муха не мявчет. Она смирная. Катает на себе Саньку и даже Анютку, хотя та сильно вытянулась. Жаль только, что ко?тя сказки расказывать не умеет, этим мы с Верой занимаемся. Интересно, Вера сегодня Муху чем кормила? Опять, наверное, креветок купила и чистит их два часа, отделяет хвосты. Взяла бы мойвы мороженой и не мороч…
– Ну вот и иди, иди. Нечего здесь. Твое дело молодое…
Мне показалось или когда-то мы уже встречались с этой женщиной? Интересно, сколько лет было тогда каждой из нас?
– Мам, ты что так долго? Папа ушел Саньку мыть в кафе! – Анюта выписывает кренделя вокруг машины. То по часовой стрелке вокруг нее бродит, то против – всю грязь курткой уже собрала. В снегу крошки от чипсов осенней листвой желтеют.
– Анька, ты зачем из машины вылезла? А если кто тебя…
– Я же ведьма, чего мне сделается… – бурчит под нос моя старшенькая.
– Ори еще об этом погромче… – вяло ругаюсь я. У меня сейчас эмоции замороженные, застывшие. Словно я – лягушка в анабиозе. И кожа такая же ледяная, может, даже чуть синеватая. Или это мне мерещится из-за того, что солнце бьет в глаза?
– Анют, как здесь красиво! – Я развожу руками. Показываю выше предвыборно-рекламных плакатов, бетонных заборов и кладбищенских крестов. В небе можно различить лоскутки быстро растаявшей радуги – они похожи на крошечных воздушных змеев. Не иначе Санька заскучал, и его тут всем колхозом развлекали. Темчик всегда цвета подбирает яркие, как в мультиках…
– Анька, смотри, какое небо… Хочешь, мы с тобой тоже что-нибудь сделаем?
Я потягиваюсь. Шея как чугунная и спина тоже. Я же не знаю, сколько я там на самом деле простояла, у меня часов с собой не было, с ними на ту сторону нельзя.
– Метель черемуховую хочешь, Ань?
У Анюты явления природы очень хорошо выходят. Особенно все, что с дождем и снегом связано. А еще она рисует здорово, в изостудии учительница хвалила и три работы на общегородскую выставку взяла. Интересно, а Саня… Саня-старший, он к нам когда? Он скажет об этом или просто приснится? Жалко, я спросить не успела. Главное, что остальное получилось – и увидеться, и поговорить, и обратно вернуться живой. На ту сторону вообще-то запрещено, это Темное ведьмовство. Хотя, чего в нем такого темного, не понимаю? В роддом ехать – и то куда страшнее…
– Анька, ну что, метель сделаем? – вполголоса интересуюсь я. Вместо ответа Анька хлопает в ладоши. Уже и перчатки сняла, умница. Готовит руки.
Снег возникает из ниоткуда, сыплется из самой сердцевины неба. Будто в облаках люк открыли, а из него вместе с солнечным светом хлопья полетели. Крупные, невесомые и почти не холодные. Пахнущие не снегом, а весной.
Размер у лепестков крупней, чем надо, Анютка опять в параметрах слегка ошиблась. Но это я подправлю.
Снежинки становятся мельче, а падают гуще. Не сразу разберешь, как по ту сторону дороги, из маленького кафе, втиснувшегося между бензоколонкой и забором, выходят мои мальчики. Темчик посадил Саньку-младшего на плечи, тот вцепился ему в воротник. Увидел меня, обрадовался, засигналил яркой варежкой. Конечно, еще рано, но все равно я уверена, что мой сын сейчас немного играет со снегом. Дирижирует снежинками.
– Мама?
– Женя?!
– Мам, смотри, а теперь снег яблоневый стал. Ты видишь?
Прежде, чем двинуться навстречу, я замираю у бокового зеркала машины: проверить, все ли в порядке – со мной и с миром. Снегопад медленный, мягкий – как волны в очень спокойном море. Три большущих снежинки запутались у меня в волосах. Так сразу их и не найдешь – волосы сегодня седыми стали. Совсем белыми. А снег продолжает идти. Если приглядеться, то среди светлого мельтешения можно различить еще одну фигуру – почти невидимую, долговязую немного. Очень знакомую. Значит, нам уже отпустили Хранителя.
Входящее № 974 от 14 апреля 2012 года
«…это все, что я могу сообщить по интересующему вас вопросу. Официальную биографию Озерной Е. О. прилагаю. Обращаю особое внимание на пункты № 10–13.
1. Имя при рождении: Озерная Евдокия Ольговна
2. Дата биологического рождения: 2 (15) апреля 1887 года
3. Место рождения: Санкт-Петербург
4. Сведения о родителях:
отец – Каверин Иван Петрович, мирской дворянского происхождения, 1860–
