Вся жизнь

речевая экспрессия суть не что иное, как остаточные явления полуионической речи первобытного человека, а также жеста, перешедшего в звук. Это голосовая жестикуляция. Знак того, что мы все еще не доверяем чистому значению слова. Что все еще не можем побороть в себе обезьянье начало. Подлинно культурные люди будут изъясняться не только без жестов, но и без эмоциональной напыщенности и голосовых переливов. Они не будут придавать звуковой форме слова характер, окраску или выразительность. Точно так же будут играть и актеры «культурного» театра; актеры, которые полностью истребят в себе шутовское паясничанье. Так и писатель, одолевший в себе обезьяну, будет писать невыспренно, невыразительно, бесцветно. Понятие литературной красоты до сих пор еще вдохновляется образом обезьяны перед зеркалом.

Equivoco — Двусмысленность

Соната для фортепиано № 26, соч. 81, Бетховена разделена на три части. Каждая часть имеет свое пояснительное название: Прощание, Разлука, Свидание. Над тремя начальными нотами первой части (Прощание) Бетховен собственноручно начертал слово Lebewohl, что, собственно, и означает «прощай». Из всех озаглавленных сонат Бетховена, таких, как Патетическая, Аппассионата, Аврора и Пасторальная, сочинение 81 — единственное, которое носит оригинальное название, данное ему самим композитором. Ничто не сравнится с патетическим описанием каждой из трех частей сонаты. Печаль расставания, заключенная в Adagio и прорывающаяся в Allegro; последние слова прощания, настойчиво повторяемые несколько раз, чтобы как можно глубже запечатлеться в сознании того, кто отправляется в путь; замирающие вдали звуки охотничьих рожков. Вслед за тем — горесть Разлуки, утешаемая время от времени сладостью воспоминаний. Наконец — радость Свидания, столь пылкая в начале и более сдержанная в конце, разрастающаяся до всеобщего счастья в торжественно-медлительном Poco Andante финала. В моем представлении эта чудесная музыка благодаря своему изумительному звукоряду раскрывала драму двух влюбленных, которые вынуждены расстаться, провести какое-то время в разлуке, но в конце концов снова соединяются. Каждая нота живо передавала мельчайшие подробности этой драмы. Слушая первую часть (Прощание), я невольно рисовал в своем воображении сцену любовного расставания, напоминавшую Поцелуй Гайеца[16] . Но вот совсем недавно я узнаю, что названия всех трех частей Сонаты № 26 относятся к отъезду эрцгерцога Рудольфа вместе с императорским двором из Вены в мае 1809 года ввиду приближения французской армии, к периоду отсутствия эрцгерцога и венского двора и к возвращению эрцгерцога и двора в австрийскую столицу 30 июня 1810 года после заключения мира. А я-то был буквально влюблен в Сонату № 26, соч. 81, по причинам, изложенным чуть выше. Это лишний раз свидетельствует о том, что влюбиться можно и в тень. Остается лишь отметить странный случай, когда музыка, написанная, так сказать, по поводу, находит столь ласково-проникновенные интонации для описания отъезда, отсутствия и возвращения некоего эрцгерцога. Что же в нем было такого особенного, в этом эрцгерцоге Рудольфе, чтобы вызывать у мужчины с романтическим складом души те чувства, которые обычно вызывает разве что любимая женщина?

Ermocrate — Гермократ

Скупец. Диктуя завещание, он самому себе назначил наследника венец. (Эпиграмма из «Антологии»[17].) Допустим. Однако же тот, кто объявляет наследниками жену и детей, лишь немногим уступает в скупости Гермократу. Пожалуй, менее скуп тот, кто объявляет наследниками внуков; и соответственно не так скуп тот, кто объявляет наследниками кузенов, далекого дядюшку, троюродного брата, друга, просто знакомого, неизвестное лицо и так далее, пока, наконец, мы не дойдем до того, кто объявляет наследником своего злейшего врага. Только такой человек не скуп. В отношении скупца также необходима переоценка ценностей. Скупость есть добродетель, и не так-то просто стать скупцом (при этом мы не принимаем в расчет скупых по природе). Скупец — сильный человек, в противовес транжиру — человеку слабому. Не случайно поэтому скупцов на свете — раз, два и обчелся, а транжиров — хоть пруд пруди. Не говоря уже о том, что скупца отличает аристократическое начало (сохранять вещи означает придавать им ценность). Меж тем как в транжире преобладает плебейская душонка. Народы тоже делятся на скупцов и транжиров: первые стоят выше вторых.

Europa — Европа

Европа — это могила Господа Бога. Самое точное и вместе с тем самое глубокое определение Европы. Сколько раз Господь Бог устремляется на завоевание Европы, столько раз Он умирает. Путь свой Он держит из Азии — Его естественной обители. Господь Бог рождается в Азии и умирает в Европе. Удивительно, что Господь Бог умирает столько раз? Ведь Он, как известно, бессмертен. Но смерть в Его жизни — всего лишь неприятный эпизод. Скорее удивляет то, что Господь Бог, признанный столькими людьми как Высший Разум, упорствует в попытке колонизировать эту смертоносную для Него землю. Неужели и Бога ничему не учит опыт? Судя по последним событиям, а также по тому, как в свете этих событий ведут себя «ответственные лица», становится совершенно ясно, что самих людей опыт учит немногому. Бог же познается через людские умы. Истина в том, что Господь Бог — это не Разум. Разум учит разделять, а Бог — это единство.

Та же участь, что выпала на долю Господа Бога, выпала и на долю азиатской чумы. По свидетельству гигиенистов, на протяжении столетий чума доходит до порога Европы и там останавливается. Останавливается не потому, что натыкается на санитарный заслон, а просто из отвращения. Впрочем, остановить чуму Европе удавалось не всегда. Однажды это глубокое дыхание Азии овеяло Европу от Геллеспонта до Геркулесовых Столпов[18]. Произошло это тогда, когда Европа уже переставала быть Европой. Но стоило ей снова стать Европой, как европейские врата закрывались на пути чумы. «Задача» Европы заключается в том, чтобы довести себя до максимального «европейского» предела. Если бы нацизм — по сути своей, порождение Азии, возникшее как опухоль в сердце Европы, — не был истреблен самой Европой, то спустя столетия no entrance[19] чума вновь овеяла бы Европу от Геллеспонта до Геркулесовых Столпов. Вырезать тоталитаризм есть для Европы прежде всего вопрос личной гигиены. Как в человеческом организме, так и в организме географическом физическое состояние определяется прежде всего психическим состоянием: оно либо прямо порождает недуг, либо косвенно способствует его порождению, либо препятствует ему. Да, но как понимать: «сама Европа истребила нацизм»? Как понимать: «нацизм — по сути своей, порождение Азии»?

Мишле[20], не помню по какому поводу, называет немцев «ces asiatiques de l'Europe»[21]. Полагаю, Мишле не находился во власти всевозможных представлений физиологического толка вроде мнимого славянского происхождения пруссаков. Иначе его определение сплющится, как раздавленный шапокляк. Одним из самых надежных признаков «европеизма» является либеральное восприятие жизни. У немцев такое восприятие отсутствует. В 1827 году[22], когда исповедование либерализма считалось, помимо всего прочего, признаком хорошего тона, Пруссия и Австрия отвергли призыв лорда Каннинга прийти на помощь Греции.

Бог в используемом здесь значении не является Богом в значении «Любовь». Это Бог в значении высшей, централизующей власти. Единственное значение, совместимое с идеей Бога. Бог-Любовь — это