— И ты не говори, святой отец, и второй пусть молчит.
— Хорошо. Будь по-твоему. Аминь. Благословен язык, глаголящий истину.
— Целую руку твоего преподобия и сознаюсь, — сказал Дрэгич, скособочившись на своем стуле, как и монах. — Ты как думаешь, Тоадер Калистрат, открываться ли нет?
— Что ж, откройся, — пробормотал рослый служитель, — только не хорошо ты поступаешь. Отец Стратоник, дозволь ему молчать, а не то быть беде.
— Кому грозит беда?
— Головушкам нашим.
— А я возьму да скажу, — рванулся Дрэгич. — Так знай же, отче, что господин мой, житничер, побился об заклад с другими сумасбродами, что выедет на улицы Сучавы ни в одежде, ни без оной. Три дня будет пить, потом сделает, как я тебе говорю. Спустится вскачь со стороны садов, промчится что есть духу до церкви в Мирэуцах, взберется на колокольню и станет звонить в большой колокол и вопить, что идет татарва.
Благочестивый Стратоник задумался. Потом улыбнулся.
— Нет, тут что нибудь другое.
— Так ты, отче, но веришь мне?
— Верю. Но должно быть другое. Это не шалость. Я бы даже сказал, что это мудрый поступок. Ибо господаревы служители, изловив его, посадят в подземелье, чтоб он утихомирился. А ему более пристало делать такое, чтобы его не спускали в подземелье, а вздернули повыше.
— Нет, мой господин боярского звания, его не вздернешь, как какого-нибудь смерда, — решительно возразил Дрэгич. — А изловить его никто не может, будь уверен. Ты думаешь, например, что он здесь, а он совсем в другом месте.
Но Никулэеш Албу все же был здесь. Он стоял на пороге и, глядя на троих собутыльников, слушал их речи. Судя по выражению его лица, видно было, что слова слуги ему по вкусу. Инок Стратоник поднялся и учтиво поклонился, прижав руки к груди. Служители вскочили на ноги и переглянулись.
— Раз пришел честной боярин, господин ваш, — проговорил монах, — то я могу уйти. Бью челом твоей милости, честной боярин Никулэеш, и ухожу.
Никулэеш едва заметно усмехнулся:
— Душа моя опечалится, святой отец, коли ты покинешь нас. До завтрашнего дня еще много времени.
— Кто же поможет архимандриту в часовне, честной боярин? Старец сурово отчитает меня.
— Ничего, отчитает да и простит, святой отец. Хочешь, чтобы удовольствие мое было полным, так не нарушай сей троицы.
Стратоник тревожно огляделся. Окно было забрано решеткой.
Не изменяя благожелательного выражения лица, Никулэеш Албу подозвал к порогу Дрэгича. Потянув его в сени, закрыл за собой дверь.
— Дрэгич, — быстро проговорил он, — у меня горе.
— Знаю, господин, твою кручину, — покорно ответил служитель. — Не дальше как сегодня вечером развеется она. Я готов, батюшка боярин, согласно уговору и данной клятве. Или ты передумал?
— Нет, не передумал. Я бы даже сказал, что еще более укрепился в намерении своем. Тут другое. Час тому назад видел я княжну. Поговорили мы, и слова ее нанесли мне новую рану. Поехал я сюда — к тебе за советом, и завернул по пути к Юрию, второму кравчему. Боярыня Руксанда — жена его — доводится мне родной теткой. И, узнав о моих любовных неудачах, она не удивилась, напротив, сразу же открыла мне тайну, которую я и не чаял узнать так скоро. Теперь я знаю, кто полюбился княжне, и, прежде чем оставить Сучаву, я должен расправиться с ним.
— Не верь слухам, боярин. Не может быть, чтобы кто-нибудь иной, а не твоя милость полюбился княжне. Она хочет раззадорить тебя. Оттого-то так хорош дедовский порядок. Увезешь девицу — она сама потом будет рада.
Житничер слушал, нахмурившись. Потом тряхнул кудрями.
— Нет, этого оставить нельзя. Боярыня Руксанда назвала его по имени. И хотя постельничий мне друг, делать нечего.
— Какой постельничий?
— Второй постельничий, Симион Черный.
Дрэгич почесал пальцем кончик носа и озабоченно поднял брови.
— Батюшка боярин, это дело мне не нравится.
— Ну и что из этого? Ты слуга мне, значит, пойдешь за мной.
— Куда? Когда? Мы наняли людей на этот вечер и не можем впутывать их в другое дело. Оно верно — постельничего Симиона нетрудно найти в господаревом дворце среди его воинов. Но стоит нам что-нибудь учинить — мы сразу очутимся в ловушке. Ну, допустим, удастся вызвать его в укромное местечко и уговорить, чтобы он пришел один, или, на наше счастье, он сам решится прийти один. Не гневись, господин, но я не надеюсь справиться с ним. Даже вдвоем его не осилить.
— Так прихватим и Калистрата.
— С Калистратом мы сговаривались насчет другого дела. А кроме того, ему надо стеречь монаха. Как только выпустим Стратоника, он кинется куда надо и давай чесать язык. Я понял, что он кое о чем догадывается, и уже несколько дней не отпускаю его от себя. А теперь что же, выпустить его из рук в самое горячее время?
— Верно говоришь, Дрэгич, — процедил сквозь зубы житничер. — Но я тоже знаю, как сказано в одной из книг, по которой учили меня в Кракове, что коли не сделаешь того, что хочется, не потешишь душу, то и на коне от горя не ускачешь. Вытащишь из седельной сумки баклажку, чтобы утолить жажду, а там — яд. Так вот, если мы сами не можем зарезать этого треклятого дружка, наймем людей. Мне надо быть спокойным с этой стороны. До сих пор все шло гладко, а теперь на тебе — эдакая напасть!
— Оно так, боярин, — размышлял вслух Дрэгич. — И впрямь напасть, о которой я и не помышлял. Что княжна поглядывает на него, это еще полбеды. Такого видного мужа поискать. Я, конечно, не говорю о тебе, господин, с тобой никто не сравнится. Я говорю о других. Среди них немногие могут сравниться с постельничим. Ничего, что княжна поглядывает на него — на то она и боярская дочь. Худо, если постельничий знает об этом и тоже прилип к ней. В таком случае он непременно поскачет за нами.
Житничер улыбнулся.
— Ты в этом уверен, друг Дрэгич?
— Не уверен, но опасаюсь. Да дело не только в том. Поговаривают люди еще кое о чем. Так что я скажу тебе, господин: не следует нам задерживаться ради такого безрассудства. Не будем откладывать на завтра то, что следует сделать сегодня. А там да свершится божья воля.
Никулэеш Албу по-прежнему улыбался, сощурив глаза.
— Добрый совет, приятель, — ответил он. — Но что до твоих опасений, так все это глупости. Постельничему неоткуда знать. А если он будет искать нас там, куда мы едем, то в опасности окажется он, а не я. Я бы рад встретиться с ним в ляшской земле.
Дрэгич почесал румяный нос и покачал головой.
— Господин, мудрость твоя велика. Не мне, слуге твоему, идти против твоих решений и мыслей.
— И правильно делаешь, любезный.
— Одно позволю себе заметить: к вечеру тайна уже раскроется. Вся страна будет знать, кто увез дочь боярина Яцко. Скажем, убьем монаха — пользы никакой. Все равно узнают, что ты перешел рубеж и побежал в Польшу.
— Кто может узнать? Хотел бы я знать, кто поймет язык ветра и пыли?
— Не прогневайся, батюшка, но в крепости есть один архимандрит, а уж он-то разумеет язык ветра и пыли. Это я хорошо понял из слов нашего чернеца. Думаю, тебе это тоже ведомо: однажды этот архимандрит так ловко во всем разобрался, что у нескольких родовитых бояр слетели головы. А родитель твоей милости умер от сердечного недуга после этих догадок архимандрита. Вот как он будет гадать и рассуждать: Никулэеш Албу — житничер, племянник его милости логофэта Миху, сбежавшего к ляхам. Никулэеш увез дочь боярина Яцко. Где можно заставить боярина Яцко простить его? В молдавской земле? Вряд ли. Тут господарь, чего доброго, сгноит виновников в соляных копях или отдаст в руки палача. А вот в
