— Цыц, Тэркуш! Цыц! Иди сюда, Тэркуш!
Однако собака продолжала лаять. Что-то крикнул и парнишка, стороживший вместе с собакой стреноженных коней. Ребятишки встали и пошли. А конюший Ждер вновь заснул, и лунный свет бил ему в закрытые глаза.
Обойдя город Галац, путники направились вдоль Дуная к броду у Облучицы.
Всю эту часть пути конюший ехал в мрачном молчании, вспоминая печальные дни. Ведь где-то среди дунайских плавней, существует заброшенный островок, на который Ионуцу Ждеру уже не попасть. Быть может, пожары опустошили тот остров или его затопили весенние бурные воды. Быть может, там сейчас гнездятся лишь дикие гуси да пеликаны. А скорее всего обрушился на него ураган, повырывал все с корнем и унес в море. На тот островок, которого сейчас, вероятно, уже нет, привело Ионуца первое в жизни безумство — безумство первой любви. Кажется, что это было давным-давно, и теперь немного стыдно за себя, что из-за него произошла заваруха, в которой он чуть было не погиб. Он не погиб, ибо он «дурное отродье», как однажды сказала ему матушка. Но он мог погибнуть и погубить своих родных. Таким уж он был тогда, — совсем потерял голову из-за мимолетной любви. Да, он мог погибнуть, был бы теперь забыт, и те парнишки на берегу Серета говорили бы в ночном о более достойном человеке.
Однако он не погиб, ибо возле него был верный слуга Ботезату. Насколько безумствовал хозяин, настолько благоразумен был слуга.
— Ты еще помнишь, Ботезату?
— Что помнить-то, — удивился Георге Татару.
— Он уже не помнит, да и впрямь, зачем вспоминать, раз странствуешь по новым дорогам, в другом краю молдавской земли.
Внимательно глядя на слугу, Ионуц Ждер понимает, что татарин ничего не забыл. А Ботезату молча и спокойно глядит на изменчивый мир божий.
Конюшему Ждеру хочется сказать доброе слово своему слуге, но лучше промолчать, не ворошить прошлое.
А Ботезату считает, что нужно отвлечь хозяина от мрачных воспоминаний, отогнать их.
— Конюший, прежде чем мы доберемся до Облучицы, нас настигнет дождь.
В самом деле, косматые тучи несутся с верховьев Дуная, и заросли прибрежного ивняка гнутся, будто хотят сорваться с корней и улететь. Стаи диких уток то плывут стремительно по течению реки, то пересекают ее в поисках укрытых заводей.
Но прежде чем дождь настиг путников, они остановились, слуга достал из-под седел домотканые плащи. Оба набрасывают их на плечи, натягивают башлыки до самых бровей. Снова скачут галопом, спеша добраться до пастушьих шалашей или до сыроварен местных крестьян. Однако нет здесь ни пастушьих шалашей, ни крестьянских сыроварен. Дунайский берег возле брода Облучицы был в том году пустынным. Архимандрит Амфилохие предупреждал Ждера, что по ту сторону Дуная Облучица зовется Исакчой и там уже идут владения султана Мехмета. Еще весной тут плыли вверх по реке турецкие фелюги с грузом для дунайских крепостей османов. Везли они ячмень и пшеницу, баранье сало и копченое мясо, живой скот и оружие. Пастухи и крестьяне на молдавском берегу поняли, что это означает, к этому они издавна привыкли, и потому отошли от Дуная в глубь страны — подальше от опасности, поближе к войскам Штефана-водэ. А войска господаря расположились в Килии и Белгороде.
И опустошенная местность, в которой некогда обитали крестьяне и пастухи, стала неузнаваемой.
Всадники уже достигли той излучины Дуная, откуда виднелась Исакча, и вдруг на них обрушились гроза и ливень. Исакчу они увидели лишь на мгновенье, пока еще в той стороне было ясное небо. Но дождь вихрем домчался и туда, затянув все сплошной завесой. Все вокруг теперь застилало серое полотно дождя.
Под нестихавшим ливнем путники добрались наконец до переправы; паром уже готов был отойти от берега. Черные, голые по пояс гребцы подняли весла, а человек в бурке, распоряжавшийся на пароме, подгонял опаздывавших всадников; последние из них торопливо спускались с берега. Конюший и его слуги смешались с толпою.
— Он говорит, — объяснил Георге Ботезату своему хозяину, — что все овцы уже на пароме, и мешкать нельзя.
Ждер приказал:
— Подгони коня, чтобы и нам взойти на паром…
Лишь только они взошли на паром, ведя коней под уздцы, молния разорвала тучи, и долгий раскат грома прокатился по ту сторону Дуная, над заводями и зарослями.
Ветер на мгновение стих, паром отвалил от причала, устроенного под старыми липами, и потихоньку заскользил по реке к противоположному берегу.
Все произошло так быстро, в грохоте бури, что Ждер даже не успел подумать, верное ли решение он принял. Но как только он очутился на переполненном пароме среди овец, рядом с измаильтянами, охранявшими скот, — тотчас в глубине его души зашевелился демон, начал сверкать глазами и скалить клыки, молчаливо, но явственно выражая недовольство совершившимся. Дождь все не переставал, и чужеземные грабители, закутанные в плащи и бурнусы, еще не замечали, что на пароме стало на два человека больше, — на два человека, неизвестно каким ветром занесенных туда. Но, без сомнения, не пройдет и четверти часа, как кто-нибудь из басурман начнет таращить глаза на незнакомцев и даст знать о них своему старшому.
Внезапное решение Ждера, принятое им в грозу и ливень, было не случайным — единственная забота не оставляла его с самого начала пути. Отец Амфилохие в своих наставлениях предупреждал его, что самым трудным делом будет переправиться через Дунай и проникнуть в царство султана Мехмета. Тут необходима чрезвычайная осторожность, иначе попадешь в беду.
И вот теперь он, может быть, без всякой нужды навлек на себя опасность, от которой его предостерегали. Ежели бы он очутился среди врагов на суше, где ногам есть твердая опора, а руке есть где размахнуться, еще куда ни шло! А так сам полез в ловушку, очутился на этом пароме среди бурлящих вод Дуная. На миг ему вдруг даже стало смешно — в какое трудное положение он сам себя поставил! Где-то в душе смеялся и демон его. Когда конюший почувствовал, что оказался в опасности, он очертя голову ринулся в омут неизвестности, надеясь как-нибудь выбраться из него.
Он вдруг стал кричать, срывать с себя одежду и башлык, словно намереваясь бросить их в воду. Еще не вполне догадавшись, в чем дело, Георге Ботезату кинулся к хозяину, схватил его за плечи, стараясь удержать.
«Что могли бы подумать эти нечестивцы, — размышлял Ждер, испуская ужасающие вопли, — если бы они сами обнаружили меня, а не я дал бы им обнаружить себя?»
Нет, ничего они не могут заподозрить, разве только что сочтут его и Ботезату молдавскими гуртоправами или даже хозяевами отары. Если разбойники турки переправились тайком через Дунай и учинили грабеж для своей личной выгоды, то им, конечно, нежелательно везти их с собою — гуртоправы или хозяева отары могут пожаловаться чиновникам султана, обязанным следить за тем, чтобы на их берегу Дуная царили мир и покой. А лучший способ избавиться от незваных гостей — столкнуть их веслами за борт.
Если же это не просто воры, а служители какой-нибудь крепости или порубежного булук-баши [64] и предприняли они свою вылазку на молдавский берег по обычаям войны, то тогда Ждер если и не лишится жизни, то может окончить ее за решеткой в темнице.
Он кричал неистово, чтобы привлечь внимание не только Ботезату. Он хотел обратить на себя внимание всех остальных, чтобы разобраться, кто такие эти люди. Окружающие не хватаются за кинжалы, ибо правоверные магометане милосердны к безумным. Они протягивают к нему руки, стараются успокоить. Что-то говорят на своем языке, а Георге Ботезату торопится ответить, в отчаянии хлопая себя по лбу.
— Замолчите, — распоряжается главный и проталкивается к чужакам. — Замолчи и ты, — приказывает он Ботезату, — ты еще не сошел с ума. А товарищу своему заткни рот, иначе овцы испугаются
