Во втором часу дня прибыл Храна-бек. Как и полагалось, ехал он не торопясь, в окружении других, менее важных сановников султана. Время от времени он натягивал поводья, придерживая коня, и показывал рукой то в одну, то в другую сторону. Остановился он и у ворот сказал, как передал мне Ботезату, что вон там, на холме, подходящее место для мечети, а внизу можно построить постоялый двор для янычар. Но на этой улице жили христиане, поэтому все строения наверху и внизу будут снесены и преданы огню. На месте их построят мечеть, постоялый двор и разобьют сады. Вот тут я и понял, как много власти у Храна- бека.
А Ботезату сказал:
— Насколько я разумею, в этом краю он самый главный.
— Видно, так, — ответил я. — Не мудрено ему ехать не спеша, разговаривать и повелевать, когда он поел плотно, прежде чем отправиться на площадь.
— По всему видать, — откликнулся Ботезату, — что у этого Храна-бека, кроме власти, еще и ум есть.
Хозяин дома въехал во двор и слез с коня; еще раньше его спешилась вся свита: одни придерживали его стремя, другие подхватывали под руки. Однако Храна-бек был мужчина сильным и не нуждался ни в чьей помощи. Уж такой порядок у турок, — чем ты могущественнее, тем больше людей тебя окружают и помогают тебе. Но достаточно Мехмет-султану пальцем шевельнуть, и все могущество Храна-бека развеется в прах, и тогда уж никто не станет поддерживать павшего вельможу под руки.
Мы поднялись со скамьи и поклонились.
—
Он остановился и оглядел меня с ног до головы.
Спросил:
— Чей ты сын и с какого края света пришел?
Ответил за меня Ботезату:
— Имя его, могущественный властелин, Ждер. А пришел он из далекой страны, из-за Дуная.
—
Я покачал головой, усомнившись в правоте этих слов; конечно, я не возражал, дабы сохранить голову на плечах, я только немного сомневался.
Бей спросил Ботезату:
— Что он говорит? Я уже забыл, как его зовут, такое имя мы даже не можем выговорить. Пусть лучше носит имя, что дали мы ему, когда он поставил ногу на грудь Узуна. Что говорит Пехливан?
Он говорит, могущественный властелин, что его страна называется Ак-Ифлак.
— Возможно. Но к зиме и там будет властвовать Мехмет-Ель-Фаттых [69].
Я склонил голову и вздохнул, молясь про себя господу нашему владыке Христу, укрепляющему десницу Штефана-водэ.
— А кем ты приходишься этому юноше? Старшим братом?
— Да, властелин, я его наставник.
— Куда вы идете?
— Мы идем к нашему родителю Варлааму, иноку Зографского монастыря на Афоне — просить благословения, пока старец еще пребывает в этой жизни.
— Это ваш отец?
— Отец, могущественный властелин.
— Хорошо, следуйте с миром. Но мы желаем сказать этому Иждеру-Пехливану, что нам понравились его сила и ловкость, с какой он уложил на землю Узуна; мы порадовались этому. Подобные мужи пригодились бы светлейшему Ель-Фаттыху, императору императоров. Да будет вам известно, что у Мехмет-султана другие порядки, нежели у императора франков. У франков беями становятся по родовитости, а у нас — по заслугам. Мой отец был бедным лодочником в Гоазе, а я, Храна-бек, стою по правую руку от светлейшего султана Мехмета. Кто служит султану Мехмету, тот не только носит саблю, — его ждут слава и богатство.
— Мы идем к отцу нашему Варлааму, на Святую гору.
— Тут служитель, приведший нас к Храна-беку, выступил вперед и заявил, что с нами еще далеко не кончено, — мы, мол, затеяли драку где-то в слободке, у дома одного честного мусульманского купца, и тот пожаловался на нас за то, что мы осмелились глазеть на его дочь.
Храна-бек взглянул на говорившего и произнес:
— Гм!
Тогда выступил какой-то мулла в чалме и халате.
— Гяур, взглянувший на дочь правоверного турка, заслуживает смерти.
Бей посмотрел и на этого уродливого ходжу и снова произнес:
— Гм, гм! Когда же это ты, Иждер-Пехливан, успел? — спросил он.
— О могущественный властелин, — пришел мне на помощь Ботезату, — эта стычка произошла в одном из переулков, неподалеку от площади, где мы очутились случайно в поисках пристанища под названием Гюл-хане. Мы остановились у какого-то дома, чтобы сразу же повернуть в другую сторону. А тут на нас напали арапы. Возьми нас под свою защиту, о могущественный владыка, избавь от беды, ибо не мы смотрели на девушку, а она смотрела на нас и донесла, видно, об этом слугам.
Храна-бек улыбнулся мне:
— Слушай, Пехливан, ежели ты поступишь на службу к моему повелителю, то тебе будет покровительствовать Аллах. Ибо мой повелитель — тень всемогущего и приют для всех народов мира.
Тут я посмотрел на него, но не дерзко, а почтительно; я хотел найти в его глазах тот самый огонек, который появился у него на площади, когда я по дурости своей заставил своего коня кланяться ему. Если бы я не заставил своего гнедого кланяться и если бы не проделал всего остального, то не оказался бы теперь в такой беде. Мне приказано вернуться в Васлуй, а не остаться в Румелии водовозом или командиром янычар.
— Могущественный Храна-бек, — кротко говорю я, — мы идем к отцу нашему Варлааму.
— Ладно! — сказал бей. — Направляйтесь прежде всего к отцу вашему Варлааму. А купец тот пусть придет ко мне, и я с ним поговорю. Идите с миром, — добавляет он, хлопая меня по плечу. — Я дам тебе грамоту за моей печатью, чтобы не случилось с вами в пути никаких неприятностей. И помни обо мне.
— Я буду помнить о Храна-беке, — сказал я так же кротко и покорно.
Бей обрадовался, услыхав слова мои.
Уродливый мулла написал грамоту, бей приложил печать, слуги привели наших коней. Я взял бумагу и снова поблагодарил бея, трижды поклонившись до земли. Мы с Ботезату сели на коней и отправились, по-прежнему голодные, на поиски постоялого двора. Но потом я решил: не нужен мне никакой постоялый двор, ни с розами, ни без роз. Выехал я из Софии таким несчастным и раздосадованным, каким еще никогда в жизни не был.
Целый перегон от Софии мы ехали не останавливаясь, и я все думал, как мне избавиться не столько от недругов, сколько от своего вздорного нрава.
— Не терзайся так, конюший, — сказал Ботезату, — завернем-ка лучше куда-нибудь и как следует поедим.
— Ешь ты, Ботезату, кебабы и пахлаву, ибо ты ни в чем не согрешил, — ответил я, — а я себе назначу пост и молитву, по тем же наставлениям святого Амфилохие. До завтрашнего дня, до самого заката, ничего, кроме воды, не возьму в рот.
Въехали мы на постоялый двор, и я сразу же забрался в угол и растянулся там на спине, закинув руки за голову. И так лежал я, мучаясь и терзаясь думами, пока не пришло успокоение и не одолел меня сон. Тем временем Ботезату занимался своими делами: задал корму коням, позаботился и о себе, а потом прилег в сторонке. Когда я открыл глаза, уже вечерело. В руках спавшего Ботезату я увидел ломоть хлеба и кусок копченой рыбы. Я встал, осторожно взял все это и выбросил через решетку окна во двор. И снова растянулся на спине, сцепив ладони на затылке.
