Конюший стоял рядом с отцом Драгомиром в конце липовой аллеи. У дороги толпились тимишские хуторяне. Легкое дуновение ветерка смягчало жару. В загонах на дальнем склоне ржали жеребята. С пастбищ под горой донесся зов бучума. Там, в стороне от тракта, стоял Симион со своими вооруженными служителями. Он, должно быть, не успел даже надеть чистое платье, зато уж в колымаге, которую мчала из долины четверка быстрых коней, сидели знатные люди в дорогих нарядах.
«Куда же девался Ионуц? — думала боярыня Илисафта. — Должно быть, тоже встречает государя». Об этом шустром юнце она меньше печалилась, чем о Симионе. Он малый бойкий и сладкоречивый, да и медведь у него проворный.
Боярыня Илисафта пристально глядела в сторону гор, высматривая орла, который должен парить над княжьим поездом.
Вот и для Штефана-водэ все пошло по-иному. А ведь в молодые годы жилось ему не сладко. Нынче все изменилось. Наверно, теперь у него тоже завелся свой медведь, такой поджарый да быстрый, что стал грозой для всех медведей на свете. А помимо медведя, сказывают, есть у него и этот самый орел, который оберегает его. Звезда Штефана расположена между Большей Медведицей и Змеем, а молитвы иноков с Афона обратили на него милость всевышнего. Сподобиться бы Симиону такой благодати.
Уже час стояла боярыня Илисафта на пороге своего дома, озабоченно и трепетно ожидая повелителя. Колымага казначея Кристи остановилась у ворот. Из нее величественно вышла боярыни Кандакия. Из второй дверцы вышел Кристя и поправил шелковый пояс на могучем своем стане.
Народ, столпившийся около села, внезапно зашумел. Конюший Маноле Черный и отец Драгомир двинулись вперед. Всадники пересекли дорогу и направились к государеву конскому заводу.
Ионуц примчался, весь запыхавшись.
— Что случилось? — спросила в страхе боярыня Илисафта. — Что ты так скачешь?
— Ничего особенного, маманя, только государь повелел своим боярам следовать дальше Романским трактом, а сам завернул к табунам, поглядеть жеребят-однолеток и распорядиться о расширении новых строений.
— Как же так? — всплеснула руками конюшиха. — Значит, к нам не заедет?
— Нет, маманя.
— А я жду князя и блюдо изготовила, которое он отведал однажды у меня, даже пальцы облизал, так был доволен.
— Не печалься, маманя, найдется, кому съесть твое кушанье.
— А мне так хотелось взглянуть на государя, узнать, поседел ли он еще.
— Взглянешь, маманя, А он остановится, посмотрит на тебя с улыбкой и кивнет тебе вот так.
— Ладно уж, не утешай. Неужто не положено человеку в обеденный час сделать привал и покушать?
— Конечно, положено, боярыня Илисафта и любезная матушка моя. Я тоже о том подумал. И поджарил на вертеле шесть перепелок, обложенных липовым листом. Ты же пошли с рабом кастрюлю с твоим кушаньем. Пусть раб скачет на неоседланном коне, держа высоко в руке кастрюлю, и отвезет ее к опушке. А я вместе с вертелами прихвачу и свежих калачей. Все остальное пусть несут в гору другие слуги.
— Не забудь, сынок, скатерть. Постели ее на травке. Нана Кира даст тебе все положенное. А я до того уморилась, что уж не двинусь отсюда. Зря старалась, раз не удостоилась увидеть государя под кровом нашего дома.
— Не печалься, маманя. Сделаю все как нельзя лучше. Скажу государю, что все изготовлено твоими руками. Скажу ему так: «Светлый государь, эти калачи, которых никто другой не умеет так печь, замесила сама боярыня Илисафта. Мне она тоже испекла из теста две птички. Одну я преподношу его светлости княжичу Алексэндрелу. И вот это кушанье, какое едал только царь Маврикий, сготовлено тоже конюшихой Илисафтой. Только этих перепелок, куда менее вкусных, зажарил твой покорный слуга Ионуц Черный».
Казначей Кристя и боярыня Кандакия в великом удивлении слушали этот торопливый разговор.
— A как же мы? — величественно спросила красивая и разряженная супруга казначея.
Конюшиха взглянула на нее с притворным сочувствием:
— Ах, милая невестушка, как же я рада, что ты к нам приехала! И что это за удивительные порядки такие — не пускать нашу сестру в загоны государевых коней? Казначею, возможно, еще удастся пробраться туда с братом. А уж твоей милости прядется здесь остаться, и будем мы друг друга утешать. Не забудь, Ионуц, передать государю в точности мои слова.
— Не забуду, маманя… Я уж заранее все обдумал и взвесил.
Казначей между тем размышлял, слегка сдвинув брови. Наконец величественно шагнул к боярыне Илисафте. Ласковый голос его походил на голос матери, только был гораздо гуще. В этом голосе, во взгляде карих глаз было что-то привлекательное. И речь у него получалась складная, хоть иногда и пустая.
— Матушка родная, боярыня Илисафта, — произнес он, и, подойдя к конюшихе, обнял ее, и облобызал руку. — Я и сам передам государю то, что тебе хотелось сказать, а он вспомнит, кивнет головой и улыбнется. А Ионуц разве скажет, как надо? Перед грозным ликом государя у него язык отнимется. Я же, как тебе известно, наделен даром слова. Я скажу государю не только это. Когда он будет любоваться жеребятами или трехлетками, я с похвалой отзовусь о них. Ведь вот, скажу я князю, поистине господь послал человеку сих дивных тварей, ибо с их помощью мы можем сокращать себе пути-дороги, переплывать реки и успевать в ратном деле.
— Достойные речи, — кивнула, улыбаясь, боярыня Кандакия. — Ты уже говорил их когда-то князю, и они ему понравились.
— Что ж, скажу и во второй раз: они ему опять придутся по вкусу. Князь подарит мне перстень и опять похвалит. Мне ведома тайна: говорить такие слова не след ни после первого, ни после девятого кубка, говорить их надобно после пятого. А как я рад, дорогая матушка, что ничего с тобой не стряслось. Завел себе привычку татарин пугать меня: то ты захворала, то упала. А я в страхе лечу сюда. И ведь знаю, что это у него уловка, но все же спешу.
— И правильно поступаешь, казначей. Теперь поди возьми у Ионуца коня, чтобы поспеть вовремя. А я уж останусь с невестушкой, порадуюсь, на нее глядючи. До чего ж обидно, что государь погнушался нами, — продолжала она, приглашая боярыню Кандакию в сени. — Уж куда как лучше посидеть ему на мягких подушках, на которых теперь сидит твоя милость, нежели скакать по жаре и вести разговоры с табунщиками.
— Тут и впрямь самое лучшее местечко, — согласилась Кандакия, устраиваясь как раз там, где обычно отдыхала конюшиха. — Милая свекровушка, уж не заняла ли я твой уголок? — заботливо спросила она.
— Ничего, тебе к лицу сидеть тут, — успокоила ее боярыня Илисафта, поджимая губы. — Пошли тебе господь здоровья и такой же удачи, какую принес тебе казначей Кристя, сын наш.
Казначейша не осталась в долгу.
— Благодарствую, милая свекровушка, — отвечала она с поклоном. — Оно, конечно, верно, что мы с Кристей прежде всего должны господа благодарить за нашу молодость и достаток. Но казначею, возможно, следовало бы благодарить и моего отца за три полученные вотчины. И тебя — за красноречие, которое он унаследовал от твоей милости.
— Милая невестушка, молодость и богатство проходят, а вот дар, о котором ты говоришь, остается до старости.
— Оно и видно, — согласилась Кандакия с приятным смехом, потряхивая золотыми серьгами.
Боярыне Илисафте не сразу удалось найти колкий ответ.
На пороге показалась ключница.
— Что там, Кира? — спросила конюшиха, гневно поглядев на нее.
— Ничего, матушка. Налетела татарва и начисто обобрала кухню. А предводительствовал грабителями Ионуц.
Конюшиха рассмеялась. Лицо у нее прояснилось. Боярыни снова вернулись к своей приятной беседе.
А князь Штефан меж тем уже находился на конском заводе и обследовал строения, загоны и пастбища.
