государевым сановникам и даже самому князю. Все, что он видит и слышит, Стратоник хранит только для слуха своего духовного наставника. Нет на свете человека, который бы слушал так внимательно, как Амфилохие Шендря.
Может показаться, что отцу архимандриту просто доставляет удовольствие слушать разные истории. Но ум Стратоника и это превозмог. Он, конечно, прикидывается, что ни о чем не догадывается, ибо так положено. Однако ему ясно, что архимандрит по-своему понимает и толкует услышанное. Он не расспрашивает о каком-нибудь определенном человеке либо происшествии. Он хочет услышать обо всех людях и всех происшествиях. Так что Стратоник делает вид, будто не знает, что нравится владыке Амфилохие и что он хочет услышать.
Вот один из случаев.
Некулай Албу, нямецкий пыркэлаб, отправился со своим сыном Никулэешем на смотрины к его милости Яцко Худичу, самому богатому боярину по всей Верхней Молдове. Он так богат, этот боярин, что потерял счет злотым и самоцветным камням. Двор его стоит недалеко от Сучавы на возвышении в Серетской долине, на краю дубрав. Именитый боярин промышляет прежде всего пчеловодством. На шести полянах вдоль Серета хозяйничают у него шесть малороссийских пасечников. Под страшной клятвой вверил он им тайну ухода за пчелами. И так хорошо они ухаживают за пчелами, что никто не собирает к ильину дню столько бочек меду и кругов натопленного воску, сколько их у боярина Худича. И будто знает он некую траву и научил своих пасечников особому наговору. То маток не убивают, а за три недели до ильина дня перегоняют пчел из полных ульев в пустые. Следуя велению наговора, трудолюбивые насекомые оставляют полные медом ульи и начинают трудиться в новых сотах, берут еще и еще взяток на лугах, как раз когда они в самом цвету.
Мед и воск отправляют во Львов.
У боярина Яцко Худича есть еще в усадьбе обширные скотные дворы. К осени слуги пригоняют из загонов в Нижней Молдове на откорм яловых коров и двенадцатилетних волов. До весны коровы и волы получают вдоволь корма, прибавляют в весе и жиреют. А в апреле месяце из Гданьска приезжают немецкие купцы, покупают скот и гонят его на север. За вола — золотой, за трех коров — два золотых. Скотину пропускают через узкий проход в загоне, служитель считает их, купеческий слуга метит раскаленным клеймом. А его милость Яцко считает на крыльце выручку, проверяя каждый золотой на звон и ощупывая ребро монеты — не подпилена ли она?
Раз человек владеет таким богатством, ему никакой должности не нужно. И Яцко Худич, дожив до седин, упросил князя Штефана дозволить ему и впредь заниматься торговлей. Когда собирается боярская рада, он приезжает в стольный город. Иногда следует за господарем в свите. В казну он вносит подать на содержание ратников Сучавской крепости. Такой подати никто из бояр не платит, зато Худич ведет свои дела спокойнее и безопаснее, чем при любом другом господаре. Даже в Польше не знали таких безопасных дорог, таких низких пошлин для купцов, такого покоя для хозяйствования, как в Молдове в дни княжения Штефана-водэ. Не удивительно, что именно дочь Яцко Худича выбрал для своего сына Никулаэеша гордый сановник пыркэлаб Албу. Правда, до него пытались сватать ее и другие, но без успеха. А его милость Албу надеялся преуспеть — для чего прихватил с собой кое-кого из вельможных бояр Штефана-водэ.
Боярин Яцко встретил их хорошо. Тут же были открыты каморы с припасами. На столе появился новый мед и орехи. Хозяин распорядился принести самое старое вино из глубоких подвалов. Он весело отвечал на шутливые намеки пыркэлаба, уверяя, что внешность Никулэеша ему по душе.
— А насчет девицы, что я могу сказать вашим милостям? — продолжал он. — Одна она у меня, и все, накопленное мной, достанется ей. Только молода еще, и мы пока что не собираемся выдавать ее замуж. В молдавской земле обычай дозволяет выходить замуж и в четырнадцать лет. Но мы с моей боярыней решили держать ее дома до шестнадцати. Мы так сказали и господарю, и уж слова нашего обратно взять не можем. А сверх того, господарь соизволил согласиться быть посаженым отцом на свадьбе нашей дочери, а потому надо подождать, покуда не прибудет в Сучавскую крепость посаженая мать, то есть новая княгиня. Вот тогда сам господарь скажет свое слово относительно жениха. Но до этого пройдет немало времени. Так что прошу вас, гости дорогие, не гневайтесь за такие слова, а примите их как милостивое решение того, кто держит в деснице своей скипетр. Извольте откушать всего, что есть на столе, и поднять со мной не одну чару в честь моего дорогого гостя.
А дорогой гость пыркэлаб Албу не столько обрадовался, сколько опечалился. Однако притворился веселым и заставил себя пить. Выпили и другие вельможи, среди которых находились и двое из самых приближенных к Штефану бояр: Исайя — ворник Нижней Молдовы и — Негрилэ-кравчий.
Случилось так, что в это время на подворье у боярина Яцко находился Стратоник. Казалось, монах не замечал, кто что делает и что говорит. Он был весел, как бельчонок, что сидит на сухой ветке у края дубравы, мигает и верещит на солнце. Отпустив одну из своих блажных шуточек, он смеялся, глядя в сторону, затем робко поворачивал лицо к именитым гостям.
Молдавские бояре любят выпить. И чем больше кубков осушат, тем бывают красноречивее. Одни становятся веселее, на других нападает грусть. Третьи же выказывают такую удаль, какой, по мнению Стратоника, не мог бы похвастаться сам Александр Македонский.
— Выдай свою дочку за сына нашего приятеля, — молвил немного погодя ворник Исайя. — Мы с кравчим Негрилэ дозволяем тебе это и сами же будем посажеными отцами, а наши боярыни — посажеными матерями.
— Готов смиренно выслушать приказ, — ответил Яцко. — Дозвольте только отложить беседу до другого раза. Решать будем после того, как узнает обо всем и наш князь.
— Тут речь не о князе, а о дочке твоей, — настаивал ворник. — Отдаешь или не отдаешь ее?
— Дочь наша еще не достигла положенного возраста. И надобно испросить дозволения господаря. И еще добавлю со всем почтением, какого достойны такие высокие сановники господаря, что я никогда не торгуюсь и не назначаю цену на товары после второго кубка. А нынче, коли я еще не сбился со счета, мы осушили, пожалуй, и больше.
Стратоник, должно быть, вел счет кубкам. Высунув голову из-за столба галереи, он с ухмылкой доложил:
— По счету выходит не два, а два раза по двенадцать.
Ворник кинул в него кубок:
— Сгинь, поповское отродье!
Затем решительно повернулся к боярину Яцко.
— Слушай мое повеление. Отдай девку.
Яцко погладил седую бороду и, внезапно умолкнув, опустился в кресло.
— Господарь не дозволяет? — понизив голос, навалился на него Исайя-ворник. — Помни, Яцко Худич, что друзей заводить надо загодя. И еще знай, Яцко Худич, что времена меняются и люди тоже не вечны.
— Верно, — вздохнул Яцко.
— А вот мы, боярство исконных, древних родов, вечны! — прогудел, топнув ногой, Исайя.
Это случилось минувшей осенью, то есть в начале 1471 года от рождества Христова. Оба боярина — ворник и кравчий — долго бранили Худича. А тот, сложив руки на груди, молча терпел, глядя, как заходит солнце в волны Серета. Когда солнце скрылось в волнах реки, явился холоп, неся серебряный поднос от имени супруги боярина Яцко. Она посылала гостям краснощекие яблоки, именуемые «королевскими», которые, как известно, успокаивают кровь.
А в десятом часу ночи благочестивый Стратоник рассказывал своему старцу в низкой его келье в княжеской крепости о веселом пире и боярском собрании. Больше всего смеялся он, вспоминая свои собственные слова. Но владыка Амфилохие пуще смеялся речам ворника Исайи и даже пожелал услышать их еще раз в точности. Затем, преклонив колена у иконостаса, немного помолился и ровным шагом пошел справиться, не бодрствует ли еще князь.
Никто не узнал об удивительных новостях, привезенных Стратоником, ибо он тут же уснул в своей келье и сразу все забыл.
В полночь, когда гости Яцко Худича, въехав в Сучаву, стали разъезжаться по домам, Атанасий Албанец со своими ратниками остановил ворника и кравчего, ехавших вместе и продолжавших весело переругиваться, и предложил им следовать за ним. Вельможи потянулись было к саблям, но стражи тут же
