Она полежала, отдыхая, радуясь ощущению тверди под собой. Вздохнула — сколько теперь тащиться, чтобы выбраться из ущелья, а главное, куда? — и встала. И тут же упала обратно в траву. Боли не было — лишь удивление, что ноги не слушаются, будто две деревяшки. «Затекли, что ли?», — сердито подумала Ланка. Попыталась разогнать кровь, вращая ступнями. И тогда пришла боль.
Когда в стрекот цикад и журчание речки вплелся шелест шелка по траве, Ланка была готова кого- нибудь убить. Она приподнялась на локте — боль острой спицей проткнула правую ногу от ступни до колена — и с надеждой всмотрелась. Человек тащил бесформенную груду парашюта и громко насвистывал.
— Эй! — крикнула Ланка и чуть не разревелась от счастья — спасена! — Э-эй! Я здесь! Помогите!
Свист прекратился. Закачалась на тонком проводке черная поролоновая горошина.
Она открыла глаза и в первый момент не поверила, что все закончилось. Знакомая до последней трещины на потолке комната слегка покачивалась, и Ланка не сразу сообразила, что просто кружится голова.
Тонкую межкомнатную перегородку легко пробивали мужские голоса:
— …я с вами абсолютно не согласен, молодой человек. Одно дело — спасти человеческую жизнь. Это благородно. Да-да, звучит высокопарно, я понимаю, но так и есть. А рисковать собой бессмысленно, ради острых ощущений…
— А если спасенный окажется подонком?
— А это не нам с вами судить. Пусть Вечный Отец решает, кому куда. Я врач, и мое дело — лечить. Вот вы, простите, чем занимаетесь?
Невидимый собеседник Ивара закашлялся — надрывно, мучительно.
— Хорошо-хорошо… Не отвечайте. Я задам другой вопрос: что побудило вас…
Ланка спустила ноги на пол. Громкий стук, высверк острой боли, искры из глаз. Нога до середины бедра была закована в гипс. Смаргивая слезы, Ланка заметила прислоненные к изножью кровати костыли. Отвернулась — почему-то ей показалось, что раздвоенные деревяшки похожи на высушенные кости огромных рыб.
Держать равновесие оказалось неожиданно трудно. Закусив губу, Ланка подковыляла к висящему на стене зеркалу и отшатнулась. Из прозрачной глубины смотрела старуха — ввалившиеся щеки, тусклые седые космы, скорбные складки у губ… Ланка перевела дыхание и заставила себя вернуться к беспощадному стеклу. Уф! Показалось. Оттуда испуганно блестела глазами симпатичная, хотя и немного уставшая девушка.
Голоса на кухне бубнили то громче, то тише. Ланка потуже запахнула на груди старенький любимый халат и поскакала к свету и к людям.
— Аленька! — отец вскочил, уронив табуретку, засуетился: — Присядь, детка! Что же ты… Тебе нельзя наступать на ногу, ни в коем случае, слышишь, детка! Надо было позвать. Лежала бы…
— Я думаю, что-что, а належаться ей удалось…
Ланка покачнулась и с ужасом почувствовала как неудержимо загорается лицо. Кто дернул ее выпереться в застиранном до полупрозрачности халате? Кто просил отца вести философские беседы с…
— Добрый день, — учтиво произнес тот самый парень, который прыгал вместе с ней. Грай. Будто он и не заметил ее позорного вида. — Вернее, уже добрый вечер. Рад видеть, что с тобой все в порядке. Не буду мешать. Всего хорошего, — и, в сторону дернувшегося Ивара: — Ничего-ничего, я сам закрою. Вы лучше тут… займитесь.
Хлопнула входная дверь. Ланка упала на стул, едва не промахнувшись, и жалобно спросила:
— Пап, сколько я… там?..
Оказалось, что здесь прошло чуть больше двух суток. Там — в мире тягучего, умирающего времени — Ланка провела, кажется, много лет.
Она заснула в машине, по пути домой. Отец был на дежурстве. Хорошо, успела назвать адрес. Номер квартиры Грай выяснил сам, опросив старушек у подъезда. На руках втащил ее на пятый этаж. Сгрузил на диван и сел чуть передохнуть… Разбудили его железные пальцы, впившиеся в плечо, — вернулся Ивар.
Нога срасталась плохо — что-то в ней постоянно дергало, ныло и кололо. Дорогущий легкий гипс безмерно раздражал, кожа под ним зудела, и Ланка остервенело скребла ее тонкой пластмассовой спицей.
Рисовать, стоя на костылях, оказалось невозможно — стоило увлечься, и проклятые деревяшки начинали расползаться, как лапы новорожденного котенка. Ланка сходила с ума от скуки. Часами лежала, пристроив неповоротливую, словно чужую, ногу на подушках и перечитывая старые, любимые книги. Щелкала кнопками телевизионного пульта — Первоматерь, для кого снимают все эти отвратительные сериалы и ток-шоу?! Неужели есть люди, которым это интересно?! Пыталась рисовать лежа, карандашами, но это было все равно, что есть соевое мясо вместо нормальных отбивных — насквозь фальшиво и абсолютно безрадостно.
Грай оставил телефон, и однажды она даже позвонила. После короткого, неловкого разговора долго пылали щеки и хотелось ударить себя: дура, идиотка, кретинка! Что ты себе навоображала?! Он был занят. Отвечал резко и даже не пытался сделать вид, что рад звонку: «Уже лучше? Замечательно. Нет, ни минуты свободной. Да, очень жаль, но… Конечно, при первой же возможности… Всего хорошего, спасибо, что позвонила».
Неделю Ланка пребывала в депрессии. Ивар взял отпуск, готовил невообразимые блюда, таскал из проката фильмы, накупил глупых настольных игр и попытался вовлечь дочь в бросание кубиков и перемещение фишек по ярким полям. Ланка отворачивалась к стене и часами лежала, бездумно скользя глазами по сплетению узоров на обоях. Ей казалось, что воздух Темного Города отравил ее, навсегда застрял в легких, тончайшей пленкой покрыл все тело, мешая дышать, двигаться, жить.
Грай появился в начале октября, когда гипс уже сняли и Ланка заново училась ходить. Вылупившаяся из скорлупы нога ужасала — тонкая, в лохмотьях облезающей кожи. Она не желала сгибаться, была чужой и непослушной.
Когда в дверь позвонили, Ланка, сцепив зубы, ходила по комнате — пять шагов туда, пять обратно — и ругалась про себя самыми страшными словами. Сквозь шум крови в ушах она услышала далекие голоса в прихожей (еще два шага до подоконника и можно будет передохнуть!), и затем сильно, как от удара, распахнулась дверь ее комнаты.
— Привет.
Она все-таки потеряла равновесие, неуклюжая палка вывернулась из вспотевшей ладони, и подоконник стремительно рванул навстречу…
— Эй-эй… Стоять!
Сильные руки подхватили ее в последний момент. Ланка вцепилась в скользкую холодную кожу куртки, вдохнула незнакомый и в то же время такой родной запах — сигаретный дым, дождь, дорогой одеколон — и почувствовала, как съеживается, тает ставшая уже привычной тень Темного Города.
— Я, вообще-то, не очень люблю развозить красивых девушек по больницам, — насмешливо сказал он. — Если ты собираешься опять что-нибудь себе ломать, я пошел.
Он взял ее под руку. Это было так… восхитительно старомодно. Волны кринолина, веера, фраки, неспешные прогулки по набережной, мощенной неровным булыжником… Ланка засмеялась.
— Что?
— Ничего. Просто… Я думала, ты про меня забыл.
— Забудешь про тебя, как же… — буркнул Грай.
Ланка оступилась.
— Может, хватит? — тревожно спросил он. — Устала?
