— Нет, что ты! — она готова была идти до самого горизонта.
В чистых прозрачных лужах отражалось стылое октябрьское небо. Неопрятные голуби бродили в пожухлой траве, смешно дергая головами. От Грая шло тепло.
— Я тебя вспомнил, — сказал он. — Тогда в парке… Это ведь была ты?
— Ага, — беспечно кивнула Ланка. Это было так давно. Так далеко. С маленькой глупой девочкой.
Ужас навалился, как пыльная тряпка. Забил рот, окутал душным облаком того воздуха. Ланка остановилась и жалобно заглянула Граю в лицо:
— Ты тогда… Тебя же… наказали? Из-за меня?
Кажется, он удивился.
— Ну да, конечно, — пожал плечами. — А что?
— Это же… — она зажмурилась и тихонько выдохнула: — Извини.
— Да брось! — он хмыкнул. — Я вообще-то… Короче, часто там бываю.
— Где? — может, она ослышалась.
— В Темном, — он правильно истолковал ее молчание и снова ухмыльнулся — на этот раз насмешливо: — Да не трясись ты! Я нормальный человек. Просто… жизнь такая.
Вверх по лестнице Граю опять пришлось тащить ее на руках. Нога была — одна сплошная боль.
Глава 7
Мобильник буравил ухо длинными, издевательскими гудками. Городской телефон был с ним солидарен. Первоматерь, где его носит?! Если он ушел туда… автоответчик, он всегда включает автоответчик, когда уходит… надолго. Проклятье (Ланка криво усмехнулась — переняла-таки его любимое словечко), опять девки!
Кнопка звонка нагрелась под ее пальцем. Из-за двери доносилась разухабистая музыка — там они, там! Мерзавец! Скотина узколицая! Как он может — в такой день!
Скамейка у подъезда недовольно скрипнула. Ланка сгорбилась, опустила руки между колен. Бездумно уставилась на яркий фантик, блестящий в пыли, как оброненный драгоценный камень. Зима в этом году никак не желала приходить в город, и ветер уныло гонял по асфальту скрюченные трупики листьев.
Проклятое воображение художницы рисовало картины. Сочные, подробные, непристойные.
Ланка прикусила губу, чтобы не разреветься, — еще чего, она не сопливая девчонка! — и попыталась вспомнить что-нибудь хорошее…
…«Дайка-а-а! Опять трехлодыжечный! — орала в коридор толстомордая врачиха, брезгливо держа рентгеновский снимок двумя пальцами. — Когда уже прыгунов этих разгонят?!» Грай за ее спиной выпучил глаза и надул щеки, настолько точно поймав выражение красного лица, что Ланка рассмеялась. И тут же побелела, скорчилась — к горлу неудержимо подкатывала тошнота. Невозможно было представить себе, что в мире существует такая боль. «На кушетку перебирайся, — командовала врачиха. — Живее, очередь ждет!» Ланка не могла, просто не могла подняться — мышцы не слушались, превратившись в холодное желе. И тогда Грай ловко подхватил ее и опустил на жесткую больничную кушетку…
Хлопнула дверь. Ланка вскинула голову. Бабуля с первого этажа неодобрительно поджала густо напомаженные губы и крепче прижала к себе противную тонконогую шавку. Будто Ланка сидит тут чуть ли не каждый день, чтобы стащить визгливую тварь! Да провались ты в Темный, склочная старуха, какое тебе-то до меня дело?!
…Качели — неуклюжие деревянные лодки — тяжело разгонялись, не желая отрываться от земли. Ланка пружинила ногами, стараясь попасть в такт, и запрокидывала голову — тогда можно было представить, что летишь в чистом бескрайнем небе. Напротив был он — жилистые руки цепко держатся за облезлые железные поручни, черные глаза жестко прищурены… Он всегда был — напряжение. Готовность к мгновенному отпору, к удару, к… чему? «Почему ты все время такой?» — «Какой?» — она терялась, не могла выразить словами то, что видела профессиональным взглядом — убийственную грацию, затаенную силу и невыносимое, чудовищное напряжение. Каждый час, каждую минуту, всегда…
Разыгравшийся ветер швырнул в лицо мелкую водяную пыль — не дождь, так, морось. Осень. Всего лишь осень подходит к концу. А кажется — целая жизнь прошла с того августа…
Он относился к ней как к сестренке — младшей, балованной, любимой. И не больше. «Привет, малыш!» — «Спокойной ночи, малыш». Захлопывается дверь. Как ни запрокидывай голову — не улетишь. Но можно загнать обратно детские жгучие слезы. Ланка бесилась, тысячу раз уходила — навсегда — и тысячу раз возвращалась. Без него мир тускнел. Подергивался серым липким налетом. Начинал съеживаться и умирать, как…
Давно не крашенная деревянная створка взвизгнула, отброшенная сильным толчком.
Сначала Ланка увидела его. Вцепилась глазами, вобрала в себя, присвоила, чувствуя, как взрывается внутри ослепительное горячее счастье. И только потом заметила девицу — безвкусно размалеванную, одетую в какие-то блестящие лохмотья, едва прикрывающие тугие, зовущие формы. Кажется, дождь пошел сильнее. Или просто погасло солнце. Ланка зябко дернула плечами.
— Привет, малыш! — скользнувший по щеке взгляд оставил след, как от пощечины. — Ты меня ждешь?
— У тебя телефон… Я звонила, — слова едва протискивались между губами, сведенными судорогой небрежной улыбки.
Грай улыбнулся — он рад ее видеть! — сделал шаг…
— Ко-о-отик, — нестерпимо-капризным тоном протянула девица. — Мы опоздаем! Ты же обещал…
Ланка поняла, что должна немедленно заткнуть ее. Лицо девицы — с набухшими, как края свежей раны, алыми губами — расплывалось в красном тумане.
— Ну, Ко-о-оть… — пухлая ладошка с устрашающими ногтями, похожими на ритуальные клинки, уверенно легла на широкое мужское плечо.
Грай странно дернулся — будто хотел стряхнуть эту наглую, хозяйскую руку, — но вместо этого притиснул девку к себе так, что она сдавленно пискнула, не забыв окатить Ланку насмешливым взглядом победительницы.
Что-то натянулось внутри, звеня, как трос над пропастью. Потом красный туман сгустился, кто-то закричал…
Она открыла глаза и увидела муравья. Озабоченно шевеля изогнутыми усиками-антеннами, черная кроха бежала по неровной плоскости. Асфальт. Ланка невольно засмотрелась — на таком расстоянии серое однообразное полотно оказалось неожиданно интересным, похожим на уменьшенную копию поверхности Земли, — холмы и впадины перемежались реками и провалами. Как тогда, из-под тугого шелкового купола. Не хватало только красок.
Рядом кто-то шумно возился, стонал и вроде бы хлюпал мокрыми тряпками. Ланка неуверенно села. И наткнулась на взгляд Грая. Совсем новый, непонятный взгляд.
То, что возилось и хлюпало, оказалось вульгарной девицей. Она почему-то стояла на четвереньках, и длинные волосы мели асфальт высветленными концами. Тягучие красные капли тяжело падали из-под спутанных волос и расплывались на сером разлапистыми кляксами.
— Что теперь будет?! Светлый Лес, как… Я не хочу, слышишь! Я не смогу… Это же… Это все ты! Из-за тебя… Гад! Ненавижу!..
Грай скривился и несильно встряхнул бьющуюся в истерике Ланку:
— Успокойся! Ну!
— Я… не могу… не мо… гу… Я не выдержу этого. Тем… ный…
— Прекрати. Ты что, не была там до перелома? — кажется, он удивился.
— Один… Один раз. Давно… Я не хочу больше, слышишь!
Лицо Грая исказила болезненная гримаса. Он заходил по комнате, мимо скорчившейся на кровати
