ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Война… Черной тучей нависла она над миром.
Смертельная опасность, угрожавшая стране, распространяясь и ширясь, до дна всколыхнула привычную жизнь, выплеснула ее из берегов, и она потекла по новым, еще не изведанным руслам.
Вести, приносимые радио, день ото дня становились тревожнее: «Наши войска оставили…», — далее следовал длинный перечень городов, железнодорожных станций, населенных пунктов…
Микаэл Аразян не дожидался призыва. На следующий же день после начала войны он пришел в военный комиссариат и попросил отправить его на фронт.
Ему не нужно было ничьих советов — он знал, что место его на поле боя, там, где льется человеческая кровь, где сотни, тысячи раненых ожидают его помощи.
— Аразян поступил так, как должен поступить настоящий патриот, — говорили псе в один голос.
Иначе рассуждала Лена.
— Я не думала, что ты, в твоем возрасте, способен на это, — сказала она ему холодно и сухо. — Вот… — Лена протянула ему свежий номер газеты. — До сих пор я считала, что честолюбие — только возрастная болезнь. Читай, наслаждайся.
Микаэл мельком пробежал показанные Леной строки. Это был призыв к врачам — следовать патриотическому почину хирурга Аразяна.
Подробнее о поступке Микаэла рассказывалось в очерке об одном дне работы военного комиссариата.
«…Он пришел, послушный велению своего сердца. Подавая военкому заявление, Аразян серьезным тоном солидного, уравновешенного человека сказал:
— Мое место, товарищ комиссар, на фронте…»
Таких слов на самом деле сказано не было — старательный репортер переписал их из заявления. Но это, конечно, было не столь важно. Больше покоробил Микаэла ехидный тон Лены, в котором сквозила скрытая обида.
— Да, я сам пошел, Лена, добровольно. Да и потом, какое это имеет значение — вызвали меня или я пошел сам?
— А такое, что все твои товарищи получат броню и будут отсиживаться в тылу, а ты пойдешь подставлять свою глупую голову под какую-нибудь шальную пулю.
— Лена! — почти вскрикнул Микаэл, чувствуя, как кровь ударила ему в голову.
Казалось, Лена должна была опешить, замолчать, увидя, какой испепеляющей злобой зажглись глаза Микаэла. Но она и не подумала отступать.
— Что? Что Лена?! — еще громче, чем муж, закричала она, потрясая в воздухе сжатыми кулаками. — Хорошую жизнь я видела за тобой, нечего сказать, — вечные ожидания хоть одного светлого дня. А сейчас изволь еще и вдовой оставаться! Да кем я была для тебя все эти годы? Женой? Нет, прислугой! Если бы это было не так, ты бы со мной хоть посоветовался. Уходи, убирайся, куда хочешь, сию же секунду и знай, что за дальнейшие свои поступки я не отвечаю… Больше я тебе не жена, хватит! — Она порывисто сорвала с вешалки свое летнее пальто, кое-как набросила его на плечи и, прежде чем Микаэл успел опомниться и попытаться ее остановить, хлопнув дверью, выбежала во двор, а затем и на улицу.
Микаэл не знал, куда она пошла, — к родителям, к какой-нибудь из подруг, или, может, ее просто потянуло на свежий воздух — отдышаться? Но вряд ли ей было до этого. А завтра утром он должен явиться к начальнику санитарного поезда, стоящего за городом. Вернется ли он еще оттуда, отпустят ли его домой? Сможет ли он еще раз поговорить с Леной, убедить ее, хотя бы проститься?..
До самого утра Микаэл напрасно прождал жену. Лена так и не пришла.
Присев к столу, он написал ей несколько строк.
«Дорогая Лена!
Я уезжаю па фронт. Видимо, уже не успею с тобою проститься.
Когда гнев твой пройдет, подумай серьезно обо всем, и тогда, надеюсь, ты меня поймешь.
2
Шесть месяцев подряд днем и ночью следовал за армией санитарный поезд, каждый час, каждую минуту подвергаясь смертельной опасности. Немцы безжалостно его бомбили; их не останавливали огромные красные кресты на крышах вагонов, многие из которых за это время были разбиты, похоронив под своими обломками раненых, врачей, медсестер. За эти шесть месяцев Микаэл на себе испытал все ужасы войны. Он тоже был ранен, и теперь осколок гранаты, который он сам извлек из своего тела, аккуратно завернутый в марлю, лежал у него в кармане.
Но трудности жестоких будней войны не сломили Микаэла, а напротив — вдохнули в него новые силы.
Тяжелые, кровопролитные бои не прекращались. Широкие, благоустроенные дороги казались теперь узенькими тропинками, с трудом вмещавшими в своих границах потоки людей в военных шинелях, пушки, танки, машины, повозки.
А навстречу этому потоку стремился другой — шли женщины, дети, дряхлые старики. Большая часть их двигалась пешком, и лишь самые счастливые устроились на телегах, машинах, велосипедах. Пешие брели с тяжелыми вьюками на плечах — уносили, кто что может. С запада на восток бесконечной вереницей двигались человеческое горе, страдание и надежда.
Солнце выжигало и оголяло равнины. Над дорогами клубились тучи пыли.
3
Бывало, санитарный поезд загоняли на какой-нибудь отдаленный запасной путь, и он там простаивал порой очень долго.
В свободную минуту врачи и сестры, оставив дежурных, шли на станцию оказывать помощь беженцам, больным и раненым солдатам и офицерам.
Как-то раз вместе с хирургической сестрой санитарного поезда Марфой Петровной собрался на станцию и Аразян.
— Куда это вы, товарищ доктор? — окликнул его бас поездного повара Дмитрия Амосова. — Через полчаса обед. Не опоздайте.
Большая голова повара высовывалась из узенького окошечка поездной кухни. Митрич, как все его ласково называли, улыбался. Круглые щеки его блестели, глаз почти не было видно, а маленький, красноватый нос смешной пуговкой торчал над густыми усами.
— Придем, не опоздаем, — на ходу ответил ему Микаэл.
