С того самого дня, когда Эдвард был переведен в госпиталь, для Анны началась совершенно новая жизнь. Здесь, в стенах госпиталя, перед нею открылся особый, незнакомый ей доселе мир.
В небольшой палате, куда после операции был перенесен Эдвард, почти вплотную стояли двенадцать низеньких коек. И на каждой из этих коек, покрытых однотонными, мышиного цвета одеялами, жила особая, не похожая на другие жизнь, со своим миром чувств и переживаний.
Достаточно было одного неосторожного слова, чтобы больной растревожился, потерял покой.
Анна болела душой за каждого раненого и старалась по мере сил облегчить людские страдания.
— Сестрица Анна, сам бог тебя послал, — говорил ей хмурый пожилой солдат, сибиряк Прохор. И в эти минуты его грубый, неприятный для слуха голос звучал тепло и дружелюбно.
У Прохора была раздроблена нога. Он хорошо знал, что ему не миновать ампутации, но держался мужественно, не поддавался.
Никто из сопалатников не знал Прохора до ранения, а сам он туго сближался с людьми и не любил о себе рассказывать. Поэтому никому не было известно, где он сражался и при каких обстоятельствах был ранен. И только когда его навестили товарищи по части, все узнали о мужестве этого хмурого, молчаливого человека.
В разгар штыкового боя Прохор, уже раненный в руку и грудь, пробрался со своим пулеметом в тыл врага и принялся косить неприятельские ряды.
— Вы бы поглядели на Прохора в этом бою, — захлебываясь, рассказывал командир отделения Кострица. — Даже и слов не подберешь, чтоб рассказать. Назвать его львом — пожалуй, мало. Ведь он нас из какой беды выручил. Богатырь, что твой Алеша Попович или Микула Селянинович! Сберегите ему ногу, товарищ главный врач, — молил, уходя, Кострица, — мы все вас за него просим. Ведь на свете нет ничего невозможного, Прохор сам доказал это…
4
Первые дни Анна задыхалась в больничном воздухе, насыщенном запахами лекарств, гипса, пропитанных гноем и кровью бинтов.
— Ох, ты, господи, поскорей бы выбраться из этого гроба, — стукая здоровенными кулаками по железной раме койки, ворчал сибиряк. — Разве время сейчас по госпиталям разлеживаться?
Стоило только кому-нибудь из раненых шелохнуться, как Анна была тут как тут. С сестринской нежностью клала она руку на горячий лоб разбуженного болью солдата и старалась утешить его ласковыми словами.
— Расскажи что-нибудь, сестрица Анна…
И Анна, давно исчерпавшая запас всевозможных историй и сказок, мигом сочиняла что-нибудь и начинала шепотом рассказывать.
Анна видела, что Эдвард понемногу поправляется, но ее беспокоило молчание главного хирурга. Этот сухой и холодный, замкнутый и суровый с виду человек ни разу не сказал слова утешения несчастной матери.
Но вот однажды, закончив очередной обход, Микаэл вернулся в палату и подсел к постели мальчика. Внимательно выслушав и выстукав больного, он с просветлевшим лицом обернулся к Анне:
— Ну, теперь мы можем сказать, что наш мальчуган…
В этот день, что бы Анна ни делала, с кем бы ни разговаривала, в ушах у нее беспрестанно звучало: «наш мальчуган»…
Слова хирурга подействовали на нее как какое-то волшебное зелье: она почувствовала необычайный прилив энергии, будто за спиной у нее выросли крылья. Жизнь вновь обрела для нее свою заманчивую прелесть, а все люди стали казаться добрыми и прекрасными. Перед нею неотступно стояло серьезное, задумчивое лицо Микаэла. Как и чем сумеет она отблагодарить этого человека? Ведь она перед мим в неоплатном долгу.
С раннего утра до поздней ночи не знала Анна отдыха. Она теперь помогала врачам накладывать гипс, делать переливание крови. По ночам тоже приходилось вставать, чтоб подать то одному, то другому воду, сменить бинт, поправить подушку… А когда выпадала свободная минута, она писала за больных письма, читала им газеты или забавляла рассказами.
— У сестрицы добрые руки, — говаривал, бывало, Прохор. И с этими словами сибиряка все соглашались.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
У входа в госпиталь Анна встретила Дусю. Девушка куда-то спешила, концы ее белой косынки разлетались в разные стороны.
Такой уж неспокойный характер был у Дуои: достаточно было что-нибудь поручить ей, как она мгновенно вспыхивала, загоралась, как подброшенный в костер сухой хворост, и не успокаивалась до тех пор, тюка дело не было сделано.
Ну, а что же было поручено ей сейчас? Пустяк. Ее послали на квартиру к главному хирургу — принести забытый им на столе портфель.
— Анна Сергеевна, миленькая, пожалуйста, пока я приду, загляните в палату и к моим больным. Вы ведь знаете, где живет Аразян?.. Я одним духом…
Она уже собралась бежать, но Анна схватила ее за руку.
От какого-то непонятного волнения Анне вдруг стало жарко. Зачем Дуся?.. Может быть… она сама?.. Ведь до начала дежурства у нее остается целых полчаса. Пусть лучше девушка поухаживает за своими больными, а портфель может принести и она.
Когда Анна предложила Дусе свои услуги, девушка лукаво улыбнулась и вспыхнула. Женская интуиция мигом подсказала ей, в чем тут дело, и она, обрадовавшись за Айну, охотно передала ей ключ.
Стоя на пороге госпиталя, Дуся смотрела вслед Анне до тех пор, пока та не скрылась за поворотом.
В этот вечер Микаэл нашел свою комнату аккуратно прибранной. На всем лежал след заботливой, любящей чистоту женской руки. Ну, ясно, это Дусиных рук дело. Кому бы еще? Сначала ему захотелось как следует пробрать Дусю за это, но потом он призадумался. Пробрать? А за что, за какие грехи? Это вместо благодарности-то?.. И без того все считают его сухарем и держатся от него на почтительном расстоянии. А ведь на самом деле он совсем не такой.
Микаэл, избирая профессию хирурга, хорошо знал, что дело это нелегкое и беспокойное, что в хирургию не идут те, кто любит тихую жизнь. Ведь недаром его покойный учитель — доктор Овьян — так часто цитировал лермонтовский «Парус»:
