Анна, если она действительно родственница одного из фронтовых товарищей Микаэла, посылает телеграмму в адрес клиники? Разве у него нет семьи?
Микаэла все не было — он в этот вечер делал доклад на Ученом совете, — и Лена позвонила в институт. Заседание еще продолжалось. Когда оно кончится, было неизвестно.
Вернувшись в спальню, она опять взяла в руки «Мартина Идена». Прочла полстранички и ничего не поняла. Перечитала вновь, более внимательно, но мысли по-прежнему разбегались и путались.
«Я просто устала», — подумала она, закрыла книгу и прилегла на кушетку. Зажмурила глаза, попыталась ни о чем не думать. Но из головы все не выходило: «Анна»…
«Едем», — значит, не одна. «Встречай!» Какая самоуверенность! Сама Лена, зная характер мужа, не решилась бы дать ему такую телеграмму.
А эта не стесняется — «встречай!» Скажите, пожалуйста…
Лене не хотелось думать о чем-нибудь плохом. Она была почти уверена, что все это не более как глупое недоразумение, которое очень легко разъяснится. И все же она продолжала тревожиться.
А Микаэл как назло задерживался. Пришел бы уж поскорее, посмотрел на нее со своей обычной грустной улыбкой и спокойно сказал: «Ну, как же ты не помнишь, ведь это та самая Анна…»
Но — какая, какая Анна?.. Лена мучительно напрягала память, стараясь разрешить загадку. Лишь бы Микаэл не подумал, что она ревнует… Только этого недоставало — ревновать Микаэла! С каких это пор? Не с того ли дня, когда он получил степень доктора медицинских наук? Это он каждый день должен благодарить бога за то, что встретил Лену, родные которой помогли ему выйти в люди. Ведь когда он женился, у него приличной смены белья не было. И не прав ли был Ерванд Якулыч, когда говорил про Микаэла: «И пузо наел, и штаны надел».
А теперь что? Теперь можно и позабыть о том, что это Ерванд Якулыч вытащил его из паршивого домика в поселке и поселил в приличной комнате. Нет, я его заставлю вспомнить, кто его сделал человеком!
Лена поглядела на часы. Было около десяти. Не зная, чем занять себя, она прошла в кабинет Микаэла и зажгла лампу на его письменном столе, заваленном книгами, журналами, рукописями. Каким он стал неаккуратным! Прежде он не ложился спать, не приведя свой стол в порядок. А теперь? Поглядите-ка! Просто стыдно, если кто-нибудь увидит…
Лена начала поспешно прибирать на столе: стерла пыль, уложила книги, бумаги, письма — она знала, что воскресные утра муж посвящает личной корреспонденции.
Микаэла все не было.
Только ученые способны, увлекшись спором, часами просиживать в табачном дыму. Теперь и Микаэлу придется привыкать к этим нудным заседаниям. А ведь раньше он просто ненавидел все эти сессии и конференции. считая их одной потерей времени.
Придя домой, усталый и разбитый, он тяжело опускался в кресло и говорил:
— Опять заседали, Лена…
В такие дни он нередко отказывался от ужина и, прикрыв глаза, долго молча просиживал в кресле.
Лена не могла забыть, как однажды, вернувшись домой после каких-то собраний и заседаний, Микаэл решил пойти с нею в театр.
— Пойдем, немного рассеемся, — сказал он, — голова просто раскалывается…
Увы, к его глубокому разочарованию, спектакль начался… с заседания научного совета геологов.
— Нет, это уж слишком, — буркнул раздосадованный Микаэл, поднимаясь с кресла. — Пошли…
Лена, конечно, и не пыталась его удерживать.
3
Трудно сказать, что было тому причиной — годы, долгая разлука или возраст, но Микаэл очень изменился. Правда, он и теперь был предупредителен и вежлив с Леной, никогда не выражал никакого недовольства и не позволял себе грубости, но он будто и не замечал ее. Просиживая целые вечера в полумраке своего кабинета, где приятный, мягкий свет лампы падал только на лежавшие перед ним бумаги, он, казалось, совсем забывал, что в комнате рядом есть живой человек. Неужели его настолько увлекает работа, что он забывает обо всем окружающем.
Прождав час-другой, Лена вставала и, подобрав полы просторного бархатного халата, па цыпочках подходила к полуоткрытым дверям кабинета.
Вот за столом, опершись о него локтями, сидит Микаэл. Перед ним груда бумаг, писем, газет, фотографий. Кажется, он даже не читает, а просто блаженно купается в холодном белом пламени этого бумажного хаоса. Его лицо светится счастьем и покоем. Любопытно, о чем он думает в долгие часы этого неподвижного бдения?
Дерзкое желание овладевает Леной. Ей хочется неслышно проскользнуть в комнату, подкрасться к мужу, внезапно запустить пальцы в его густые, недавно еще черные, а теперь полуседые волосы, потом переворошить все бумаги на столе и с хохотом убежать. Убежать, с головой забраться под одеяло и затаив дыхание ждать. Он начнет искать, долго искать ее, а когда найдет, она поймает его за руку и больше от себя не отпустит. Что в этом плохого? Ведь можно хоть однажды нарушить привычный строгий порядок!
Но Лена только мечтала об этом. Она прекрасно знала Микаэла. Он не рассердится, не упрекнет ее, а лишь посмотрит снисходительно, как взрослый на расшалившегося ребенка, и примется терпеливо приводить в порядок свой стол.
— Ведь мы уже не дети, Лена, а серьезные люди, — скажет он спокойно, — как тебе не жалко времени…
Ах, эта серьезность, эти разговоры о потерянном времени! Просто невыносимо. До смерти надоели все эти бесконечные рамки и ограничения. Так не сядь, этак не встань, то прилично, что неприлично. Каждый свой шаг, каждый жест надо тридцать раз обдумать, каждое слово взвесить, потому что одно не к лицу серьезному человеку, другое не по возрасту, третье не по положению. Говорить надо так-то, а смеяться так-то…
Ко всем чертям этот мелочный учет! Человек должен быть таким, каким его создала природа. — свободным от условностей, хозяином самому себе. К чему осложнять жизнь и взваливать на себя ответственность за вся и всех. Устала она от этой ответственности, сыта ею по горло. И без того война сделала всех серьезными и угрюмыми, заставила даже молодых, не успевших вкусить прелестей жизни, почувствовать себя стариками…
Хватит, довольно и того, что вынесла Лена за годы войны — бессонные ночи возле больных, очереди за продуктами, вечная тревога за Микаэла…
А от него за шесть месяцев ни одного письма! Камень у этого человека вместо сердца! Да и потом, когда начал писать, письма приходили редко, сухие, холодные, совсем в его духе.
Лена терпеливо сносила все это.
А ведь она тоже не сидела сложа руки — тоже чем могла и как могла, помогала стране и народу, тоже страдала.
Но вот, наконец, вместе со многими другими вернулся с войны и Микаэл. Однако и теперь не пришло то счастье, о котором Лена мечтала с первых дней своего замужества. Что-то не вышло, не получилось…
Может быть, и прав Микаэл, говоря, что они уже не дети, а солидные люди. Но ведь и прежде не было этого счастья. Лена целую жизнь так и прождала его. Сначала она связывала его с защитой кандидатской диссертации, потом с новым назначением Микаэла, а когда он ушел на фронт и до родного города стали доходить слухи о его заслугах, Лена стала связывать свое счастье уже с победой. Вот кончится война, Микаэл вернется домой, тогда уж они находятся по театрам, кино, концертам, даже на всяких собраниях и заседаниях станут бывать вместе и везде будут в центре внимания.
