глаза.
Эдвард все не шел, а Микаэл не хотел уходить, не попрощавшись с ним, не сказав мальчику, что они скоро снова увидятся.
Время истекало, пора было собираться. Уже надев шапку и двинувшись к выходу, Микаэл приостановился и посмотрел на Анну.
Анна подняла голову, и когда взгляды их встретились, она медленно подошла к нему и, остановившись веред ним, прямо и строго посмотрела ему в глаза. Потом обняла его, крепко поцеловала и, горько разрыдавшись, приникла к его груди.
Аразян ласково коснулся ее плеч.
— Ну, успокойся, Анна, успокойся, мы же не навсегда расстаемся.
— Но… но вы не знаете, Микаэл… не знаете… — проговорила она, с трудом сдерживая рыдания.
И только тут Микаэл заметил мелкие коричневые пятна на щеках Анны и впервые подумал о том, как изменилось за последнее время ее лицо.
— Анна!.. — вскрикнул он каким-то неузнаваемым голосом. — Так это правда, Анна?
Она попыталась отвернуться, но Микаэл, взяв ее голову в свои большие и широкие ладони, крепко прижался губами к ее губам.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Вопреки ожиданиям Аразяна, второй эшелон не пришел ни в ближайшие дни, ни в ближайшие недели.
Зловещие слухи ходили о его судьбе. Передавали, что эшелон подвергся яростной бомбежке с воздуха. Часть вагонов была разбита вдребезги, а уцелевшие, после переформирования, отправлены куда- то на юг.
Еще ни разу за всю свою жизнь Микаэл не переживал такой тревоги. Не было ни телефонной связи, ни твердого адреса, по которому можно было бы написать. Узнать что-либо о судьбе Анны и Эдварда пока не представлялось никакой возможности. Может быть, в последний момент она раздумала уходить с эшелоном и осталась в городе?
Но вот, наконец, от начальника госпиталя пришла короткая записка, набросанная карандашом на листке из ученической тетради. В ней назывались имена погибших врачей, сестер и санитаров. Анны в числе их не было. Однако это не рассеяло до конца мучительной неизвестности, тем более мучительной, что Микаэл не мог ни с кем поделиться.
Не высказанное вслух, молчаливое признание Анны в минуту расставания всколыхнуло весь внутренний мир Аразяна. В душе его зародилось какое-то новое, неизведанное доселе чувство. Только теперь он понял, чего ему всю жизнь недоставало, о чем он всегда подсознательно мечтал, к чему стремился. Это чувство жило в нем давно, но оно пряталось где-то в глубоких тайниках души, сдерживаемое усилием воли. И вот, наконец, оно вырвалось наружу, подстегнутое признанием Анны.
Любит ли он Анну? Микаэл не мог дать себе в этом отчета, так же как не мог сказать определенно — любил ли он когда-нибудь Лену? За многие годы супружеской жизни он ни разу не задавал себе этого вопроса.
Что же произошло? Как посмел он забыть о Лене, оскорбить святость семейного очага? Как мог с холодным сердцем, не чувствуя ни малейшего укора совести, откинуть все и привязаться всем существом к какой-то чужой, неизвестной женщине. Но — действительно ли чужой, действительно ли неизвестной?..
Здесь его мысли вдруг застывали в неподвижности, как вздернутый на дыбы разгоряченный конь.
Каким бы несчастным был он, если бы не встретил эту «чужую», «неизвестную» женщину, если б не свершилось то, что свершилось?
Однако Анна была права: он обрек ее на новые испытания.
Но, может быть, она просто по-женски схитрила? Ведь если верить «знатоку женщин» Варшамову, собравшему материал для целой докторской диссертации на тему о женской хитрости: «Женщина так хитра, что и со змеи сумеет семь шкур содрать».
Нет, это сказано не про Анну, она на такое не способна. В мире есть люди, к которым не пристает ложь, фальшь, неправда, как к благородному металлу не пристает ржавчина.
Но где же Анна? Почему она не пишет? Неужели это конец? Зачем она Открыла ему эту тайну? Не лучше ли было ни о чем не знать? И чем он отблагодарил ее за подаренную радость? У него не нашлось для нее хотя бы ласкового, ободряющего слова, он только смутился и залился краской, как какой-то оробевший юнец. Куда же делись тогда все его высокие чувства? Что сковало их, не дав им вырваться наружу?
Как же должна была повести себя после этого Анна? Ведь ей не на что надеяться. Откуда же она найдет в себе силы, чтоб позаботиться о том существе, которое должно стать для нее источником стольких физических и душевных мук?
Жизнь безжалостна, а люди нередко судят поверхностна Что подумают они, увидев Анну в ее положе-1гии? Как к ней отнесутся? Не удивительно будет, если Анна захочет преждевременно освободиться от своего тяжелого бремени?..
И кругом виноват он, один он. Надо было вовремя поддержать Анну, придать ей сил и мужества.
Но все это было так неожиданно! И потом, ведь он надеялся через несколько дней снова встретиться. Кто знал, что второй эшелон попадет в беду…
В один из моментов этих тягостных раздумий Микаэлу вручили доставленное полевой почтой письмо. Увидев на конверте руку капитана Варшамова, он был разочарован: «Любопытно, чего ради этот вертопрах вздумал писать мне?»
Он вскрыл конверт с полнейшим безразличием. Варшамов и в письме оставался Варшамовым — живо, со своим обычным юмором, он рассказывал о самых обычных, будничных делах. «Хотел бы я знать, — писал он, — какому нищему подала моя мать кусок хлеба, что мне посчастливилось унести голову из этого ада. На весь наш вагон осталось в живых только двое или трое. А меня почти ничто не коснулось. Вот только раздробило палец на левой ноге, слегка разворотило плечо да какой-то дурацкий осколок вырвал два куска мякоти черту на шашлык. Слава богу, дешево отделался».
В конце письма Варшамов сообщал, что за ним «по-прежнему ухаживают милые руки Анны», и добавлял: «Что хочешь говори, Микаэл, но встала эта женщина на моем жизненном пути… и баста! Не хочу себя хвалить (ибо сам господь хвалит капитана Варшамова, начиная со дня его рождения), но парень я собой довольно видный, что же ей может во мне не нравиться?.. Я твердо решил на этот раз не упускать из рук счастья.
И сама Анна стала как-то мягче, доступнее. Со мной она ласкова. Иной раз, смотришь, и улыбнется приветливо. Не думай, что шучу. Говорят: «Женщина улыбается, когда может, плачет, когда хочет». Вот и учти, что надо думать, если, видя такого черта, как я, Анна не ужасается, а улыбается. Словом, надеюсь на добрый конец.
А ты, Микаэл, помолись за меня; говорят, что молитва ученого скорее доходит до бога».
Письмо Варшамова и обрадовало Микаэла и причинило ему боль. Он был бесконечно рад, что Анна жива, здорова и по-прежнему находится в составе второго эшелона. Но двусмысленные намеки Варшамова доставили ему немало огорчения. Неужели капитан на что-то надеется? И в самом деле, как бы этот балагур не смутил бедную женщину. Микаэлу очень не понравились' слова Варшамова о том, что Анна «стала как-то мягче, доступнее». Неужели?..
