— Подох-б ты-б! — я переместил письмо в список неотложных дел.
Госинспектор с отчеством Татьянович. Плод узаконенных лесбийских браков. Берут у одной лесби- тётки клетку, затем у другой, что-то там смешивают, дополняют — и выращивают им ребёнка. Одуреть! Я тоже из пробирки, но во мне хоть есть чистые мужские гены. А этот… Татьянович одним словом. Вот как ему объяснить, что я, заведуя складом никому не нужного научного барахла, по умолчанию не могу повысить свой рейтинг? И я писал им об этом уже три раза! Я сижу на заднице весь трудовой день, а другой задачи государство для меня не предусмотрело! Есть ли у меня возможность получить вторую работу? Теоретически есть. Но кто будет сидеть за меня на складе? Я и так после распределения из кожи вон лез, подрабатывал уборщиком, помощником повара в столовке, грузчиком — но меня всё время шпуняли и штрафовали за то, что я не справляюсь на одной из работ. В итоге — рейтинг рос, но тут же снижался из-за штрафов и замечаний. Как объяснить Татьяновичу, что трудовая система дрючит меня и в хвост и в гриву? За такие речи кого хочешь изолируют за саботаж.
— Вадя, здоровеньки булы! — в кабинет зайцем прошмыгнул Серёдкин. Его ликующая улыбка перечёркивала все сомнения — он что-то замутил. Проверив, плотно закрыта ли дверь, он прошел, уселся на стол и протянул свёрток.
— На вот, презент от меня!
— Чего это? — я хотел было разорвать обёртку.
— Сдурел?! На камеру работаешь?! — зловеще прошептал он. — Дома откроешь!
— Ла-а-адно… — протянул я, отложив подарок.
— С Герой вчера разговаривал… — Серёдкин потупил взгляд. — Он говорит, ты Эльку не захотел и Лизу не дал? Побрезговал что ли? Ты чего это, брат? Друзья на дороге не валяются. Нехорошо как-то…
— Ты хоть в душу не лезь… Психокорректор блин! — отвернулся я.
— Ну как знаешь… — Серёга шмыгнул носом и помолчал. — Захочешь поговорить, я с тобой, брат. В любое время. А подарочек мой сразу не хлопни! Растяни на пару месяцев.
Серёдкин подмигнул, дружелюбно усмехнулся и убежал работать. Взгляд мой прилип к пухленькому свёртку, размером с половину ладони. Любопытство разгоралось с каждым мгновением. Я отвернулся от камеры и ослабил тугой обёрточный слой. Табак! Серёга, как же я тебя люблю, мой друг!
Несколько лет назад Госздрав и Гоструд совместными действиями пропихнули закон о запрете курения по всему Союзу, после чего под корень уничтожили фабрики и табачные плантации. За табакокурение назначили нехилый штраф, за продажу табака и никотиноидов длительную изоляцию.
Я вытащил свой сломанный прыг-скок. Любой потребительский ретранслятор состоит из пяти основных деталей. Определить, что конкретно сломалось, для человека хоть сколько-нибудь разбирающегося в электронике не составляло труда. Благо, я соображал в этом побольше некоторых. Разобрав прибор, я взял маячок и по очереди просветил детали. Когда головка сканера просветила схему концентратора — светодиод не загорелся. На складе, среди опытных образцов, должен быть концентратор. Если я возьму его, вставлю в свой прыг-скок, покурю и уйду минут на десять назад — никто ничего не заметит!
В складском помещении имелась только одна камера наблюдения. Если её загородить коробкой, то на пульте охраны появилось бы чёрное пятно, и тогда кто-нибудь обязательно прибежал бы проверить. А если поставить пустую бутылку из-под кваса, то изображение станет размытым и никто ничего не заподозрит.
Установив бутылку, я нашел контейнер с образцами, в механизме которых участвовал концентратор.
— Та-а-а-ак… — я потёр руки. — Сейчас мы тебя почи-иним…
Разобравшись с прыг-скоком, я отложил его на полку. Сам, присев над вентиляционной шахтой, скрутил самокруточку. Крепкий, насыщенный горечью дым объял мои лёгкие. Я кашлянул. Хорош табачок! Сердце забилось чаще. В глазах поплыло, запахи вокруг стали отчётливее, а в ушах зазвенело. Пивка бы еще бутылочку и вообще красота.
— Наза-а-а-адкин…
Обернувшись, я увидел Борю Крохина с коробкой в руках. По его глазам я понял — хорёк ищет наиболее выгодный вариант использования ситуации. Я ведь запер дверь… Чёрт его побери! Как я мог забыть, что у этого гнуса теперь есть допуск?!
— Чего уставился? — я сделал глубокую затяжку. — Ставь коробку и проваливай!
— Не-е-ет, Назадкин! — прыщавая рожа Бори расплылась в хитроумной улыбке. — Сейчас мы с тобой потолкуем…
Он поставил коробку, вразвалочку прошелся между полочных рядов и присел на корточки напротив меня.
— Табакокурение… Нц-ц-ц… — он покачал головой.
— Чё ты тут строишь из себя?! — я начал злиться, что забитый всеми доходяга пытается поддеть меня на крючок.
— Мы станем с тобой друзьями, Вадик. Лучшими друзьями! — он принялся противно хрустеть суставами пальцев.
— Да лучше штраф заплатить! — я потушил окурок.
— Штраф? — ухмыльнулся Боря. — А разве ты не пытался втюхать мне сегодня эту дрянь? Возле столовки? А это уже не штраф…
Я заметил, что его визор активен. Пишет меня на видео, скотина!
— Чего тебе надо, Крохин?! — я глубоко вздохнул, чтобы хоть как-то ослабить спазмы ярости, тисками сжимающие моё горло.
— Работать будешь, Вадик. Рейтинг мой трудовой повышать.
— Чего-о-о?! — опешил я.
— Ну, или поедешь спецуху шить в изоляции! — крикнул он, что буквально расплющило остатки моей сдержанности. Терпение болталось на волоске.
— Буду! — процедил я сквозь зубы. Главное было выиграть время, а там потом всё могло измениться.
— Конечно, как миленький будешь, куда ты денешься?! — Боря встал и упёрся спиной в стену. — В гости хочу к тебе захаживать. На дружеский секс. Жены у меня нет, так что придется тебе подвинуться. Да? Жена у тебя м-м-м, сладкая, Серёдкин её постоянно нахваливает. Я больше сзади люблю, а попка у неё ничё так, рабочая…
— Боря… — на моём лице появилась дрожащая улыбка.
— Что, мой друг? — ухмыльнулся Крохин.
Я молча поднял в руке прыг-скок.
— Надо же! Детский трюк! Ну, давай-давай, Назадкин! Беги! — слизняк ухмыльнулся, подняв кверху острый подбородок.
— Ты не понял… — я одной рукой схватил его за шкирку, а второй с размаху врезал ретранслятором по прыщавой роже. — Попка рабочая, да?!
— Ты чего… — Крохин осел. Его глаза выпучило от ужаса, рот нелепо приоткрылся.
— Сзади любишь?! — я ударил ещё раз, и ещё, и ещё.
Отбросив ретранслятор, я повалил Крохина на пол и принялся пинать ногами. Вообразив этого тощего, прыщавого кабыздоха на Лизе, я начисто слетел с катушек. Упиваясь яростью, хладнокровно орудовал руками и ногами. Подумать только — это делал я — не признающий насилия, дравшийся всего один раз в жизни, да и то с собакой.
Боря совсем не сопротивлялся. Он впал в какой-то ступор и даже не пытался увернуться или прикрыться.
— Ну что?! А?! Всё ещё хочешь сзади?! — я схватил его за подбородок и заглянул в глаза.
На меня не моргающим взглядом смотрело жалкое нечто. Он ничего не говорил, только всхлипывал, пуская кровавые слюни. К тому же бедолага, кажется, обмочился. Волна жалости и отвращения накрыла
