Кто там надел и никак не расстанется с платьем березы?Эхо безмолвия — кто? Кто безмолвен безмолвием розы?Кто мне ответит? Никто? Может, это безумие тлеет?Камень отныне — и тот в переулках моих каменеет!9.Пал где-то камень-звезда, и позвал меня звук его вояВ джунгли. Туда я пойду, и найду там лежащим его я,Пахнущим звездами. Там, на скале, львиной глотки горнилоКолокола отливало, но пламя их всех поглотило.Камень я знаю. Под золотом ребер он — музыки трубы.С неба меня окликают. С губами сливаются губы.— Я — танцовщица. Молчи… Лучше льва все равно не взревешь ты!Царь мне открыл, что однажды придешь ты, придешь ты, придешь ты.Холод под сердцем. Пока моя плоть, всесожженная страстью,Вся не угасла еще, — губы, тише! Приникните к счастью!Знак я оставлю тебе: три последние капельки крови,Прежде чем встанет надгробьем Луна у меня в изголовье.Я — и береза, и слезное зеркало, я — и лавина,Эхо безмолвия, круг, ты — внутри, ты его середина.Звуки и лики сбирай, без разбора, какие попались!Ими живи, береги их!.. На этом мы с ней и расстались.10.На берегу красноморском сижу. Оду волны допели.Тихо. Лишь солнце вращает египетский жернов без цели.Дюны, жилище акрид, склад времен и хранилище праха.Здесь проскитался народ сорок лет в бездорожье Танаха.Мили шагов под песком. Велики, что пустыня, цифири.Дюны, явите виденья по всей вашей глуби и шири!Где мои сорок, след в след, вместе с теми, на знойной арене?Может, хоть кости остались — подачка ослепшей гиене?Голубь вдруг сел на плечо. — С добрым утром! — воркует. — Ответь мне,Годы — лишь кости? Подуй на них — встанут, и прянут, и впредь неСлягут. Колосья с глазами детей зашевелятся в дюнах.Встанут колосья из мертвых, и облако грянет на струнах!— Ты ль это, мой голубок? Бел, как прежде! Такое возможно?Должен ли строить я храм, как тогда, день за днем, непреложно,Чтоб моя лампа волшебная вновь зеленела, синела?— Строить и строить свой храм, не держать солнце-разум без дела!
1954
БАЛЛАДА О ШЕСТОМ ПАЛЬЦЕ
Был мой отец шестипалым.На его деснице,с большим на пaру,жил да был шестой.И так из рода в род,у деда моего, у прадеда(в Сморгоне называли нас — «Шещёрикес»).Лишь на мизинчике, на мне, счет оборвалсяна веки вечные. Так дал мне род от ворот поворот:— Чужак ты,не нашего племени…И время яблоком с тех пор мне пахнет,и помнюя карлика того, с большим на пaру:был рыжей бороденкой ноготь,а над ногтем, готов поклясться,таились глазки, вострые такие,что видели насквозь,напяль ты хоть семь шкур,все тайны музыкальные мои.И если выведать хотел я,куда же мой девался пальчик,лицо отца, бледнея, удлинялось,как будтовходил он в ледяную воду: «Пальчик-шмальчик…»
