«Да и был ли он?.. всего лишь фикция… иллюзия… тень…»
Писатель вернулся в свою комнату.
Он стоял у окна и смотрел на город.
Увидев в створке окна бледное, размытое отражение блаженной, внимающей и сострадающей, он отвел взгляд.
«Чего я жду?.. я жду ночи… долгой ночи и весьма, весьма долгой… именно этого я жду… и уже вспоминаю эту ночь, хотя она еще только должна наступить… кто хоть раз сталкивался с сиренами и слышал их коварные песни, тот и без моих разъяснений поймет, что утолить жажду уже невозможно… воображение будет рисовать соблазнительные картины все более изощренных наслаждений…»
Наступила ночь.
Во сне писатель прогуливался в садах избранных и вместо лица носил личину, когда явилась блаженная. Нагота ее была украшена ожерельем из перлов. Толпа блудниц сопровождала ее. Одни шли впереди, другие следом.
Наполнив воздух благовониями, видение рассеялось.
«Я схожу с ума… — подумал писатель, еще не очнувшись от расслабляющей дремоты и оцепенения. — Только губами она коснулась меня, и уже трудно было остаться мне трезвым… о, позабыть бы конец… нет, не могу забыть, как она смотрела на меня и усмешкой чуть морщила губы… потом руку протянула, которую я поцелуями осыпал, и телом страстно прильнул к ее телу… она разделила мою страсть… шептала, люби меня, дразни, мучь… и я любил, дразнил, мучил ее… я готов был последовать за ней куда угодно, хоть в преисподнюю… с ней я мог обнажить все свои несовершенства… меня это скорее обрадовало бы, нежели огорчило… мои несовершенства могли бы уравнять нас… хотя, может быть, я заблуждаюсь… возможно, что она умеет маскироваться и скрывает свои достоинства… должен признаться, я сам к этому склонен… и я склонен к зависимости от женщин… они волнуют меня, заставляют делать нелепости, иногда ввергают в панику, подобную той, которую насылает Пан в полуденной тишине… они заставляют меня делать то, что я не хочу делать, но делаю… как объяснить эти странные порывы, эти извержения тьмы, живущей во мне?..»
Писатель допил холодный чай в стакане.
Он стоял и смотрел на стену, на которой тени исполняли траурный танец.
Он не удивился, когда среди теней появилась блаженная. Подслушав ее мысли, он кое-что прибавил от себя, раздразнил ее воображение, которое не упустило ни одной подробности. Щеки блаженной разгорелись. Неясное видение приобрело плоть и кровь. Блаженная обняла писателя, смущая и тревожа его так, что его борьба стала заметной для посторонних. В комнате писатель был не один…
Светало.
Нелепо всхлипнув, писатель очнулся, обессиленный, почти без признаков жизни.
Постепенно силы вернулись к нему, но не разум.
«Помню, я засыпал ее вопросами… но я так и не узнал, где бродили ее мысли… я молча смотрел на нее… во мне говорила природа, искаженная грехом… все порочны… и кто ничего не сделал порочного, тот, однако был бы в состоянии это сделать… не от закона грех, а от человека… человек продан греху и поводом, мотивом греха является закон… говоря, не пожелай, он вызывает пожелание… плотские помышления закону не покоряются… жизнь это море пошлости и порока и только немногие выныривают там или здесь… и задаются вопросом, что есть зло?.. откуда оно взялось и куда уйдет рано или поздно?.. а пока не добро, а зло правит в этой жизни… и смерть — это убежище для смертных…» — Подумав о смерти, писатель испытал не радость спасения, а страх и трепет…
Кутаясь в плед, писатель вышел на террасу, на которой в глиняных горшках росли гиацинты, гвоздики и другие растения.
С террасы открывался вид на город, похожий на некое чешуйчатое чудовище с крыльями, выползшее из воды на берег. С востока к городу подступало море, с севера — болотные топи и трясины, с юга — горы, стоявшие наподобие стены, а с запада — почти безлюдная пустыня.
— Не спится?..
Писатель оглянулся. У балюстрады стоял историк и листал какую-то книгу. Он жил с женой в пустующей комнате археолога. Детей у них не было.
Глянув на писателя, историк отвел взгляд.
Выглядел писатель ужасно. Голова его свесилась набок, одной рукой он держался за сердце, другая же была бессильно опущена.
Историк догадался, что писателю дурно. И он не ошибся. У писателя был обморок.
Историк взял писателя за руку.
Писатель очнулся, однако вид у него был как у покойника и речь путанная.
«И все же он сказал даже больше, чем мне хотелось бы… надо бы выразить ему сочувствие… одно время я был безумно влюблен в его жену, помню, даже писал одноактные пьески для нее, надо сказать, с выраженной индивидуальностью и стилем… правда, меня упрекали в страсти к перечислениям и каталогам… кстати, из-за нее я стал проявлять интерес к истории… и оставил поэзию, этот сладостный обман, хотя и история часто лжет и замалчивает, не говорит всю правду до конца… — Историк обратил внимание на подозрительного незнакомца в плаще, который стоял на углу улицы у афишной тумбы. Он подошел слишком близко к афише, и ему пришлось слегка откинуть голову, чтобы рассмотреть ее. — Где я мог его видеть?.. — подумал историк. Незнакомец был высокий, худощавый, немного сутулый, с бледным лицом в ореоле рыжих волос. — Чем-то он похож на меня, но, признаюсь, я не чувствую себя особенно польщенным этим сходством… кто он?.. наверное, поэт… певец зла и ужасов, испытывающий неуверенность в будущем, безверие и отчаяние… и, по всей видимости, страдает бессонницей, как и я… еще один проклятый поэт, известный среди неизвестных… автор поэмы в стихах о странствиях души в поисках спасения… трудно представить себе нечто более зловещее, нежели те картины, которые рисуют эти пророки перед взором читателей… хотя жесты, движения, повадка выдают в нем актера… что его так рассмешило?.. неуместность его смеха очевидна… играет роль злодея… желает зла и творит добро… пугает и прельщает… он и палач, и жертва… достоин проклятия и сочувствия… утром он весел и приветлив, вечером — не в духе… сегодня смеется, ему пролилась милость с небес, завтра рыдает, прячет скорбное и мокрое от слез лицо в раскрытые ладони… вот, в сущности, и все, что я могу сказать о нем… как, впрочем, и о себе… — Историк попытался рассмеяться, но получилась лишь вымученная гримаса. Еще одна попытка закончилась каким-то судорожным всхлипом. — Он радуется, а мне тревожно… ночью я опять слышал этот странный подземный гул, напоминающий глухое урчание… творится что-то странное и страшное… подобало бы мне не смеяться, а трепетать и скорбеть перед бедствиями и несчастьями, готовыми стереть город с лица земли, о чем твердит молва и пишут в газетах… что-то будет… что?.. не знаю и боюсь узнать…»
Надо сказать, время было смутное.
Люди жаловались и вздыхали, говорили, плохие времена. Знамения в небесах и на земле грозили городу напастями. Сначала случилось затмение солнца, потом ночное небо осветила комета с хвостом. По улицам днем бродили бездомные пророки, пророчащие в стихах, что город станет добычей адской пасти и жители обретут достойное себе место в преисподней. Поэзия творилась тогда всеми, а не одиночками, защищенными от болезненных вторжений действительности, которая была отдана во власть надсмотрщикам, а ночью дорогу прохожим заступали призраки и мертвецы, покинувшие могилы. Для одних во всем этом было что-то пугающее. Для других ничего примечательного и зловещего не происходило. Были и такие, которые испытывали удовольствие от ужасов…
— Позвольте выразить вам сочувствие… — заговорил историк.
— Спасибо… что читаете?.. — писатель близоруко сощурился.
— Вы не читали?..
— Что это?..
