Послышался странный подземный гул, напоминающий глухое рычание, что вызвало у писателя тревогу. Он встал и пошел вдоль стены, которая не кончалась.
«Где же дверь?..» — подумал он.
Кто-то окликнул писателя.
Он оглянулся.
За его спиной стояла рыжеволосая незнакомка из сна и улыбалась улыбкой матери.
Какое-то время писатель молча смотрел на нее, потом обнял ее довольно грубо, неловко.
— Ты копия своего отца… его грация очаровывала не только женщин… помню, однажды он выступал на сцене летнего театра в роли гетеры… его много раз вызывали… — Незнакомка рассмеялся каким-то захлебывающимся смехом, и писатель очнулся в лодке, наполовину заполненной водой. Он привстал, огляделся. Вокруг только море и небо…
Длилась ночь, и длился сон писателя…
Писатель спал, когда дверь в комнату отворилась и вошла Маргарита, жена Вагнера, начальника тюрьмы, с которой писатель почти год пел и жил почти как с женой, когда Вагнер впал в кому от инсульта.
Маргарита легла на ложе и обняла писателя.
Писатель очнулся, что-то пробормотал и затих, как умер…
Вагнер умер во сне. Его, спеша, похоронили и забыли. От него осталась тюрьма, совы в башне и призрак Маргариты.
Иногда Маргарита являлась арестантам. До утра она пела им песни и возвращалась на небо, зарастающее цветами.
После смерти Вагнера, начальником тюрьмы назначили женщину. Небо для нее было пусто, и идея бога не возникала ни в стихах, ни в прозе, даже ради того, чтобы ее опровергнуть. Мысли ее были обращены к мужчинам. Звали ее Аврора. Днем она носилась с планами перестройки тюрьмы, а ночью пробуждала страстное желание у многих.
Тюрьма располагалась на территории заброшенного монастыря. Начинающийся за воротами длинный и узкий проход приводил на небольшую площадь, окруженную строениями разной высоты, которые были соединены в один жилой дом. На этой площади Аврора читала свои стихи и устраивала сатурналии.
Кончила Аврора довольно скверно. Она повесилась, оставив записку, в которой описала обо всем, что было у нее на душе. Как все женщины она тосковала и страдала, и страдания ее были исполнены горечи и унижения. Одиночество, которого так жаждут несчастные, не приносило ей радости, рождало отчаяние, уныние, слабость, делало ее подобной мертвецу, придавленному гробовой плитой, которую она не в силах была приподнять.
«Любовь — это болезнь… я пыталась избавиться от этой пагубной привычки, молила небо, но, увы…»
Так Аврора закончила эту эпитафию самой себе.
У Авроры был муж, склонный жить беспечно и поддаваться впечатлениям минуты. Прочитав несколько книг, он вообразил себя писателем. Несколько лет он жил так, словно у него не было ни должности библиотекаря при тюрьме, ни жены. Дебют был запоздалый. В ту пору ему было уже 43 года. Причиной столь позднего рождения гения была лень и сонливость. Он просто плыл по течению и был известен как автор чувствительных драм, поставленных на сцене тюремного театра. Смерть жены послужила ему предостережением, а ее записка дала случай стать скандально известным. Роман гения, который начинался с представления действующих лиц и описания их родословной, отнесли к области саг или произвольной поэзии. И хотя большую часть романа написала Аврора, гений был вполне уверен в своем авторстве. Став известным, он сблизился с властью города, что не следовало делать. К власти опасно приближаться. Можно привести немало устрашающих примеров и соображений на этот счет.
Всеобщее восхищение романом гения повергло мэра города в озлобленное уныние. Мэр сам писал гармонической прозой. Он навел справки у секретаря, но ничего дурного о гении не услышал, как не услышал и особых похвал.
Секретарь мэра был холост, не глуп, обладал кое-какими знаниями и даже приличными манерами. Говорил он по записке, невнятно, к тому же речь его прерывалась кашлем, напоминающим смех. Бросалось в глаза, что текст записки противоречил действительному и возможному положению вещей, и не раз ставил в тупик самого автора.
Секретарь умолк, запутавшись в противоречиях и остерегаясь сообщить что-нибудь такое, что могло бы его скомпрометировать.
Мэр ждал от секретаря невесть чего, все поднимал брови в ожидании, но, увы. Ему оставалось только преклоняться и благоговеть перед изощренной утонченностью гения.
Однако услышав о трагедии гения, которую секретарь представил как комедию в одном действии, мэр невольно вздрогнул. У него даже мурашки пробежали по спине.
«Вот и мотив…» — подумал он…
Ночью за стаканом вина, к которому мэр имел с некоторых пор некоторое пристрастие, что бросалось в глаза, он переписал финал поэмы, прекрасный и страшный одновременно, когда в дверь поскребся секретарь.
— Вы не спите… ну и ночь… буря бушует… все нижние улицы города затопило… есть жертвы…
— Как это все не вовремя… хочешь выпить?.. нет?.. ну так я выпью… все равно уже ничего не изменишь… слишком поздно… у тебя что-то еще?..
Секретарь сообщил мэру, что его дочь от первого брака повесилась.
— От кого ты это узнал?..
— От адвоката…
— Он не мог ошибиться?..
— Нет…
Остаток ночи мэр не спал. Заснул он, когда уже светало. Его сон был составлен из многочисленных сцен, в большинстве из которых он блуждал по городу в поисках дочери и проливал слезы. Мэр был чувствителен. В молодости многие женщины добивались связи с ним. Одно время он даже вынужден был скрываться от преследования властей. Он не попал в руки палача и умер свободным, как и жил, чтобы начать жить заново под другим именем, иной трудовой книжкой и иным по облику…
Утром мэр направился к руинам женского монастыря.
Руины были зловещим местом, особенно ночью, они заставляли трепетать прохожих от мрачных предчувствий.
Мэр стоял и смотрел, не решаясь войти в полуразрушенный портик входа. Колонны и стены представлялись ему искаженными, деформированными, готовыми обрушиться.
Увидев, что какая-то женщина в обличье монахини разглядывает его с неприличным бесстыдством, мэр смутился и ушел…
Ночью мэр вернулся к руинам. Он вошел в портик входа, повернул налево, потом направо и наткнулся на женщину, которая невольно прильнула к нему.
Он отстранился. В чертах лица женщины, в ее улыбке было что-то знакомое.
Женщина исчезла в лабиринте сводчатых проходов и переходов.
— Постойте!.. — воскликнул мэр и устремился за ней.
Его остановил странный подземный гул, глухой, неясный.
Потом воцарилось молчание и ожидание, вызывающее трепет.
Осыпались камни.
Услышав стоны и рыдания, возбуждающие и страх, и любопытство, мэр попытался открыть дверь, которая никуда не открывалась, и очнулся.
