— Есть ли, вообще, скромные женщины?.. страсть — это деспот, что царит над людьми… впрочем, забудьте, все это вздор…
— А я думаю, все это достойно сцены и смеха…
— Мы лишь орудия, нужные женщинам, чтобы продолжить их жизнь на земле… — сказал худой старик, похожий на призрака.
— Вас послушать, так в проклятии и гибели города виноваты женщины… — сказал человек в клетчатом пальто.
— Кто вы?..
— В той жизни я был поэтом и холостяком… и был счастлив… я кормил лишь пса, услаждал его поэтическими тонкостями, хотя и он проявлял нрав шлюхи… я писал стихи не ради пользы, а ради удовольствия, хотя и не был настолько обеспечен, чтобы не заботиться о заработке… и эта забота мешала мне отдаться любимому занятию и соединить харит с музами… — Человек в клетчатом пальто умолк, побледнел и сел на камень, потом лег.
— Что с ним?..
— Не знаю…
— Меня поражает и раздражает трагический тон его голоса…
— Он, наверное, проклятый поэт… они описывают ужасы настоящего и безнадежного будущего…
— А что он здесь забыл?..
— Пришел просить Прозерпину оживить собаку, которую похоронил…
— Мне кажется, он умер… — Подойдя к человеку в клетчатом пальто, артист нашел его тело еще теплым. В руке проклятый поэт сжимал платок, мокрый от слез.
— Умер, бедняга, не дождавшись решения Прозерпины…
— И не познав женщины… однако, мне кажется, что эти забавы были ему знакомы…
После этих слов беседа странников подошла к концу…
Люди спали. Во сне они, не стыдясь, страдали и кричали о своей боли.
И пахли они потом, кровью и слезами…
Человек, спавший рядом с проклятым поэтом, обнял его, почувствовал, что обнимает мертвеца, очнулся и завопил от страха.
Возникла паника.
— Граждане бездомные, не шумите, сохраняйте невозмутимость, осанку и позу… — сказал артист.
Человек, лежавший рядом с ним, пробормотал что-то невнятное.
— Что, что?.. — переспросил артист.
— Все, что ты говорил, я уже слышал…
— Кто ты?..
— Нет, нет… не надо имен…
— Ты хочешь остаться неназванным?..
Человек без имени отвернулся к стене.
Артист лежал, закрыв глаза, и думал о проклятом поэте, и о том, кто сотворил и человека и червя. Открыв глаза, он глянул на небо, но видеть там было нечего или почти нечего. Он повернулся лицом к стене и заснул.
Во сне артист дожил до возраста старика, потом превратился в младенца, вернулся в утробу матери, снова родился, дожил до возраста философа и очнулся.
«Ничего не изменилось… да и на что я мог рассчитывать?.. лучше зависть внушать, чем жалость… впрочем, люди, если и проливают слезы, то чаще всего над самими собой, а не над чужим горем…» — размышлял артист. Размышляя, он забылся и заговорил вслух.
— Повтори, я не понял… — попросил философ.
— Ты не спишь?..
— Я слушаю твою историю со всем вниманием… что же было дальше?.. жены были обузой тебе?..
— Нет, они были ангелами и херувимами…
— Артист, ты плачешь?..
— Не могу сдержать слез…
— Слезы приличны твари дрожащей… — сказал старик в очках.
— Старик, ты кто, бог?..
Старик в очках промолчал. Человеком он был осмотрительным и скрытным.
— Скажи, старик, бог есть?..
— Есть…
— Говорят, что бог никогда не смеется…
— Значит, он не бог…
— Моя тетя была верующей, не раз она обращалась к богу со страхом и надеждой… — заговорил артист после довольно продолжительного молчания. Монолог его был путанным и слишком длинным, чтобы его пересказывать.
В этой сцене он был трагическим актером и открывал странникам перспективу стать богом через страдание, унижение и срам.
— Всякий, возвышающий себя, будет унижен, а унижающий себя, возвысится… — сказал артист и таким голосом, что многие пробудились от сна и вспомнили о своем достоинстве.
Пробудился и философ.
— Что с тобой?.. ты весь в слезах?.. — обратился он к артисту.
— Тяжко мне дышать и жить… в разладе я с самим собой и с миром… где спасение?..
— От чего ты хочешь спастись?..
— От бесовских внушений плоти… я не понимаю, что делаю… понимаю, что не то делаю, что хочу, но делаю… и ждет меня не бездна благодати, а бездна погибели…
— А чем эта бездна отличается от той?..
— Ничем… ни у той, ни у этой нет дна…
— Артист, расскажи, что тебя так расстроило?..
Артист говорил нетерпеливо и тут же забывал, о чем говорил. И чем больше он углублялся в эти будоражащие тайны любви, тем больше испытывал неуверенность и бессилие, и боялся признаться себе в этом.
— Так я и живу с надеждой и страхом… — этой фразой артист закончил свой монолог.
— Все так живут… — сказал старик в очках…
История человека в очках вызывала изумление и удивление. Он был сиротой. Воспитывало его государство. Дожив до возраста мужа, он женился, но в первую же брачную ночь бежал, оставив жену нетронутой на смятой постели. Почти год он скрывался под личиной бродячего поэта, ходил в лохмотьях, потом вернулся и умер от счастья в объятиях жены, сквозь слезы созерцая луну и хоры звезд, шествующих отнюдь не слепо, а по кругу в положенном им пределе.
— Таков путь заблуждения… — сказал философ, выслушав история человека в очках.
— Человека по кругу водит бес… — сказал артист. Он встал и пошел, сам не зная, куда идет…
— Куда ты?.. — заикаясь, спросил писатель и встал, озираясь. — Где мы?..
Пейзаж был дикий, вызывающий удивление и страх…
Утром писатель, философ и актер продолжили свое странствие по кругам ада.
Они шли и обменивались репликами, изливали в патетических монологах свое душевное состояние, придавая беседе черты драмы, события в которой постепенно приобрели облик некой мистерии, выраженной в речах действующих лиц и в восклицаниях от «автора», расцвеченных наглядными и гадательными подробностями.
Обогнув скалу, они остановились на краю обрыва.
