Замутилось все, закачалось вверх-вниз, поплыло, лицо Серафима, его воздетые руки.
— Впрочем, это личное, ну, вы понимаете… — Серафим рассмеялся, чтобы разрядить обстановку, вполне безобидно, однако инспектор по-своему истолковал его смех.
«И что она в нем нашла?..» — Ослабив галстук и ворот пропитанной потом рубашки, Инспектор скосил глаза. За ширмой почудилось движение. Он увидел край тахты, смятую простынь…
— О личном поговорим в другом месте… — Инспектор встал. — Я пришел не для того, чтобы посмотреть, как вы разыгрываете комедию… — произнес он сдавленным голосом.
— Вы меня неправильно поняли… — Серафим взглянул на Инспектора. Лицо его подергивала судорога. В углу правого глаза собралась мутная капля воды…
В дежурную комнату вошел офицер, высокий блондин в круглых очках. Не раздеваясь и не глядя на Серафима, он сел, порылся в ящиках стола.
— Погода просто ужас… и когда это кончится…
— По радио только что говорили, что в субботу… — отозвался сержант, белесый, худой, узкоплечий.
— По радио чего только не говорят… так, что тут у нас…
— Это недоразумение… — Бледный, небритый с взъерошенными волосами Серафим перевесился через окно перегородки.
— Секунду… я вам сочувствую, но все по порядку… итак, фамилия, адрес, где проживаете, род занятий… — Офицер поднял голову.
— К сожалению паспорта у меня нет…
— Так, ясно, паспорта у вас нет?..
— Вы допрашиваете меня, как будто я на подозрении…
— Вы на подозрении… и вы об этом знаете…
— Да, но… — Серафим порылся в карманах, нащупал замусоленный листок, порванный на сгибах, машинально развернул его.
«Вот черт…» — В каком-то затмении Серафим смял листок и сел.
Ударили часы. Считая про себя удары, Серафим попытался подавить неприятное ощущение пустоты в паху.
«Ну, составят протокол, обычная мера в таких случаях, надолго это не затянется… лишь бы Ксения как-нибудь выпуталась из этой истории…» — Он закрыл глаза…
Серафиму было 7 или 8 лет. Они с отцом были на охоте и заблудились. Ночь они провели на какой-то безвестной пригородной станции, где и познакомились с Ксенией. Увиделся убогий зал ожидания, сизый султан дыма, проплывающий по ту сторону стекол. Он напоминал какое-то бездушное существо…
Вспыхнул свет.
— Эй, очнись…
Ослепленный, Серафим встал и повлекся за сержантом по узкому петляющему коридору. Его шаги гулко отзывались в ушах. Неожиданно шаги стихли. Послышался шелест платья. Мелькнула женская тень. Серафим попытался обернуться, но сержант подтолкнул его вперед. Дверь камеры, широко зевнув, с грохотом захлопнулась за ним…
9
Узоры, узелки на ткани, мерцающие в складках полутьмы пылинки. Серафим пошевелился. Открылись неясные силуэты деревьев, наполовину засыпанные снегом, дома, смутно выступающие на сером фоне облачного неба, волнистый горизонт. Выглянула луна, откровенно зловеще обнажая этот призрачный пейзаж, выхватывая из складок полутьмы, то чье-то лицо, то руку. Он встал и пошел, медленно и как бы наугад погружаясь в пейзаж. Он был уверен, что делает это осознанно. Неожиданно для себя он очутился в комнате со сводчатыми потолками. Его блуждающий взгляд тронул цветы в вазе с узким горлом, переместился на трофейное немецкое пианино с бронзовыми подсвечниками, остановился на тонко выписанном портрете рыжеволосой девы, который висел в простенке стены, и скользнул в приставное зеркало. В плоской и бездонной поверхности зеркала отражалась перспектива узкой и длинной как коридор комнаты, стены которой были расписаны сыростью. Лакуны, некоторые недосказанности заполнялись игрой отражений, текучими, зыбкими силуэтами, возникающими откуда-то и куда-то исчезающими. Их движение подчинялось какому-то странному ритму, но музыки не было слышно. Серафим подошел к створчатой двери с цветными стеклами и осторожно приоткрыл ее. В тишину комнаты ворвался шум праздника. Сверкание люстр, извивающихся гирлянд, мишуры. Волны запахов. Они затапливали одурманивающим ароматом, разжигали воображение. Его внимание привлекла фигура рыжеволосой девы. Она бродила между гостями, сбившимися в некие галактики.
Часы пробили полночь. Зазвучал гимн, и ритм движения фигур изменился. Серафим поискал глазами деву. Она сидела у окна, отгородившись от зала стеклянной створкой, и костяшками пальцев отбивала такты музыки. Худощавые, изящно очерченные руки, высокая шея, смуглое скуластое лицо. Возникло ощущение, что он уже видел ее где-то, и эти несколько угловатые движения, подчиняющие себе мелодию, и эту улыбку, и эти глаза с прозеленью, на дне которых вспыхивали и гасли искорки.
Как-то вдруг ему стало холодно. Он оглянулся на дверь, потом перевел взгляд на портрет. От него осталась только рама. Вместо лица рыжеволосой девы зияло пустое место. Недоумевая, он обернулся. В створке стекла все еще рисовалась фигура девы, тонко очерченное лицо, глаза с застывшими на дне отражениями, губы, словно лепестки, слегка припухшие, совсем детские. Лишь двусмысленная граница стекла, прозрачная и отражающая, отделяла их. Дева слегка склонилась над геранями в горшках. Поза полная беспокойства…
Где-то глухо, обрывисто хлопнула дверь. Створка и заточенная в ней фигурка девы заколыхались, как отражения на воде. Случайный отсвет обрисовал ее совершенно иначе. Отсвет погас и она исчезла. Призрак. Тень. Мечта…
Как-то нелепо всхлипнув, Серафим очнулся. В камере было душно и сумрачно.
— Удивлены?.. это опять я… — Фома придвинулся к Серафиму. — Я здесь уже второй день… а вы давно здесь?..
— Даже не знаю… — пробормотал Серафим, все еще в сонном оцепенении.
— Что там слышно, что говорят?.. — К ним подполз незнакомец малого роста, почти карлик, с лицом изрытым оспой.
— Говорят, каждую ночь кто-то рассыпает пальмовые листья у Спасских ворот…
— И что?..
— Как что?.. ждут Избавителя… — Серафим поправил очки.
— В субботу Он придет… время близко… — пробормотал старик в плаще и в галошах на босую ногу, как будто с трудом подбирая слова. — Сделается безмолвие на небе, как бы на полчаса и явится конь бледный, летящий посредине неба и на нем всадник… потом солнце омрачится, а луна сделается, как кровь запекшаяся, и придут ангелы числом семь, и выльют на город семь чаш гнева Божьего…
— Мне кажется, он не в себе…
— Дождь всех сводит с ума… — Серафим улыбнулся.
— Да уж, как перед потопом… — Карлик пополз к Серафиму, который лежал у окна, под предлогом подышать свежим воздухом. — Что от вас хотел этот бывший журналист… он работал на газету «Патриот», а теперь работает на контору Пилада… так что держитесь от него подальше… — Карлик откатился к стене и затих.
— Что он вам нашептал?.. впрочем, можете ничего не говорить… — Фома вытянулся на нарах. Дышал он тяжело, прерывисто, с хрипами. — Чувствую себя неважно… всю ночь не спал… астма замучила… заснул только под утро… мать снилась… она у меня была ангелом… вы знаешь, не помню, что было вчера, кажется, шел дождь, и так ясно иногда вспоминаю детство… как сейчас стоит перед глазами дом с
