Собрание сочинений в трех томах. Том 2.

«Новый чернозем».

Уже начали расходиться по домам, как в школу вошли четыре человека: Андрей Михайлович, какой- то незнакомец и два милиционера.

— Ты откуда? — тихо спросил Федор у Андрея, когда тот подошел вплотную (пока Крючков читал документ незнакомца). — Куда ты смылся с собрания?

— Где был, там нету. Расскажу потом. — И так же тихо добавил: — Уполномоченный райкома и райисполкома приехал.

— Где ты его нашел?

— Подхожу к школе, а он с милиционерами подъехал.

Уполномоченный пожал руки сидящим за столом и всем, кто стоял близко, назвал свою фамилию:

— Лузин.

Милиционеры просто козырнули всем сразу и сели рядышком, как близнецы, одетые во все одинаковое.

Лузин спросил, не обращаясь ни к кому:

— Устали? — и, не дожидаясь ответа, сказал с нижегородским акцентом: — На сегодня-то хватит.

— А мы уже закончили, — подтвердил Крючков. — Колхоз есть!

— Мне сказали — у вас намечено на воскресенье. Почему передумали? — спросил Лузин.

— Долго рассказывать, — ответил Андрей Михайлович за всех. — Все узнаете.

— Ну хорошо. Тогда сделаем так: на двадцать минут останемся здесь. Расскажете мне, и я кое-что расскажу маленько.

Этот разговор происходил около стола и так тихо, что колхозники мало чего поняли, кроме одного: приехал уполномоченный из района и два милиционера.

…Было уже три часа ночи, когда тесным кружком коммунисты уселись вокруг стола. Лузин, прежде чем начать совещание, обратился к милиционерам:

— Вы, робята, подежурьте-ка около школы-то. Не ровен час, кому-то захочется послушать маленько, а этого пока не след. — Оба милиционера вышли, а он продолжал: — Дело, робята, серьезное. — По такому простому обращению, нижегородскому говорку и проскочившему слову «робята» все поняли, что перед ними — простой трудовой человек, хотя по одежде — руководящий (черная гимнастерка, галифе, широкий пояс). Он и сам без стеснения пояснил: — Давайте-ка поговорим по душам. На меня-то особо не лупите очи — я ведь такой же, как и вы. Из-под Нижнего я. А работал в Ельце, на цементном заводе, рабочим. Потом в Белохлебинске — на чугунном, заместителем директора, а теперь вот в район бросили. На колхозы бросили. И вам скажу прямо, как мужик коняге: чем могу, помогу, а воз-то тебе везти. Сперва разберемся давайте. Вот. Скотины много порезали?

— Есть, — неопределенно ответил Крючков. — Проморгали.

— Тоже не здорово. Поэтому и с собранием поспешили — понимаю. А что думаете делать дальше?

Вместо ответа Крючков сказал:

— Небось вы и привезли новости. По ним и будем правиться.

Остальные согласно поддакнули.

— Если так, то слушайте новости, — многозначительно подчеркнул Лузин. — Секретаря-то райкома, Некрасова-то, сняли с должности.

Крючков вскочил, Федор медленно встал, Андрей Михайлович выругался незаметно для самого себя, а Матвей Степаныч охнул как от боли.

— Сняли, — продолжал Лузин. — «За либерализм в коллективизации и за потворство кулакам» — так записано. — Он вздохнул. — Вот они дела-то какие, робята… Тебе, Крючков, — выговор. Тебе, Вихров… Ты — Вихров? Ага. Тебе — выговор. Обоим вам — за самый низкий процент коллективизации и за этого… Как его? — Он достал из кармана бумажник, из него вынул лист бумаги, пробежал глазами. — И за Кочетова Василия Петровича. Скрыли его как кулака, арендатора, нанимателя. Вот. Четыре заявления на него есть, а вы вроде защитили.

Все опешили. Никто сначала не смог произнести ни слова. Первой промолвила Зинаида, просто, по- женски:

— Чепуха-то какая!

— Какая такая чепуха? — спросил у нее Лузин.

И только после этого всем захотелось высказаться.

— Чепуха! — воскликнул Крючков.

— Он же вечный середняк, Кочетов-то, — старался убедить Лузина Матвей Степаныч. — Разве ж это допустимо! Человек — трудовик, все своим горбом, а его в кулаки записали. Невозможно.

— У него сын — комсомолец, — сказал Миша, волнуясь. — Самый хороший парень. Кто это там наворочал?

— Клевета, — сказал Андрей Михайлович. — Кто писал заявления?

— Если бы нам с тобой показали эти заявления. Я знаю столько же, сколько и ты, — ответил Лузин.

Только один Федор не произнес ни слова. Лузин, поворачивая голову то к одному, то к другому из говорящих, видимо, растерялся. Не верить он не мог. И тогда он спросил:

— А как же быть? Я ведь привез решение райисполкома о раскулачивании Сычева и Кочетова.

Наконец отозвался Федор:

— Мы Кочетова раскулачивать не будем. — Эти слова он сказал так, будто вопрос не подлежит больше никакому обсуждению.

Лузин видел по лицам, что заставить их нельзя. У него мелькнула мысль: «Вернуться в райком и все рассказать». Но потом он вспомнил, как новый секретарь рвал и метал по поводу «низкого процента» в Паховке (ноль!), как он всю партячейку обозвал подкулачниками, и мысленно решил: «Ехать бесполезно. Лес рубят — щепки летят». После этих коротких размышлений он сказал так:

— Вот что, робята: выполнять партийное поручение я обязан. И вы обязаны. Жалуйся, но делай. Будем делать. Все. Делать завтра, ночью.

Выход нашел Крючков, предварительно пошептавшись с Федором:

— Ладно. Решение есть решение. Но имущество Кочетова не трогать. Опечатать и — не прикасаться. Сам свяжусь с областью, сегодня же отправлю пакет. Я докажу.

— Ну так и так, — согласился Лузин. — С утра ему — твердое задание, а ночью… Ничего не попишешь. — Он чуть помедлил и добавил еще: — Так, должно быть, надо. Попал я с вами как кур во щи… Ладно. Хлопочи, Крючков. Пока имущество Кочетова трогать не будем.

Теплом пахнуло от последних слов Лузина. Крючков понял, что в райкоме ему, секретарю партячейки, уже не доверяют. Больно ему стало от этого, и появилось ощущение какой-то не то неполноценности, не то изолированности от того огромного и могучего, что называется партией и что вошло в его существо уже нераздельно с его мыслями и делами. А вот Лузин, чужой и незнакомый, понял: он глянул на Крючкова и просто сказал:

— Ночевать я пойду к тебе.

— У меня семьища-то знаете какая? Я — девятый.

— Десятым буду. Я, брат, тоже из такой семьи… Так вот и бились до революции с одной лошаденкой… Да! О чем я? Забыл главное. Есть еще второй вопрос. Кликните милиционера, того, что пониже. Ярков его фамилия.

Когда тот вошел, Лузин спросил у него:

— Где у тебя ордер-то?

— Тут, — прихлопнул милиционер по карману.

— Дай.

— Не имею права.

— Молодец. Дело тут серьезное, робята. Ордер есть — арестовать Дыбина. Тут, кажись, все ясно. Может, тоже защищать будете? — пошутил Лузин.