— Кур сушил на бельевой веревке.
— Много?
— Всех, какие были в курнике. И гусей воровал. И лошадей воровал… у бандитов.
Начальник рассмеялся и сквозь смех спросил:
— Значит, было дело?
— Было, — угрюмо ответил Федор. — Только не смешно это. Вовсе не смешно, скажу я вам.
Собеседник осекся. Он, казалось, смутился, встал и на секунду отвернулся к окну, взглянув на улицу. И в тот момент Федор бесшумно схватил со стола тремя пальцами маленький дамский пистолетик и сунул в рукав. А начальник вернулся в кресло и задумчиво сказал:
— Вот так, значит… Постарайтесь-ка, Земляков, не ходить ночью. Мы еще не знаем точно, не застрял ли кто из этой шайки. Эта сволочь всегда оставляет резервы. Вот так, значит… Хоть вы и не любите милицию, но…
— Не очень, — еще раз подтвердил Федор.
— Ну вот. А вы у этой шайки, как нам известно, на примете, как корреспондент уездной газеты. Вот. За два года было два покушения на селькоров, один из них убит. Будьте осторожны. Предупреждаю… Хоть вы и не любите милицию…
— А я даже вооружаюсь, товарищ начальник, — сказал Федор, усмехнувшись.
— Чем?
— Огнестрельным.
— Ну это, знаете… без разрешения нельзя…
— Вы же не будете знать — значит, и не виноваты.
— Ох и был же ты, парень, жох! — перешел начальник на «ты». — А смотри-ка, выкрутился… в люди. Только имей в виду: я сказал все серьезно, без шуток. Будь осторожен. — И он встал, давая понять, что Федору пора уходить.
Федор встал, но добрая усмешка все еще не сходила с лица. Он подал руку и сказал:
— Спасибо вам… Но мне кажется, у вас на столе чего-то нет.
Начальник окинул взором стол и воскликнул:
— Украл!
— Точно.
— А ну?
Федор вынул из рукава пистолетик и положил на место.
— Ну и ну! Не заметил. Чисто! Талант! — восхищался начальник милиции… Чуть подумал. Глянул на Федора, на пистолетик и решительно сказал: — Возьми себе. Твой.
— На что он мне?
— Возьми. Для самоохраны. Мы селькорам разрешаем. И тебе выдам разрешение.
— Купить думаете? — в упор спросил Федор.
— Да на черта ты мне нужен, покупать тебя! Охранять тебя надо. А черт тебя знает, как охранять… сорвиголову. Не приходилось. Может, они за тобой охотиться будут, чудак ты еловый. Ты ж о них на весь уезд нашумел.
— Ладно, — Федор смущенно произнес последние слова: — Верите, выходит?
— Ну, пока… Иди, иди…
Федор ушел в общежитие.
Тосе он написал вечером того же дня длинное письмо, где все изобразил в шуточных тонах.
А Тося сердцем почувствовала, что раз у Федора пистолет, то он в какой-то опасности. Она забеспокоилась, заволновалась, не спала ночами.
Тося несколько дней раздумывала над письмом Федора. И решила ехать в Белохлебинск.
Накануне отъезда она написала Ване Крючкову записку:
«Завтра еду к Феде. Зайдите.
С Ваней у нее размолвка сгладилась, хотя и не сразу. Он сам как-то зашел к ней на квартиру, молча чуть посидел и спросил:
— Обиделись на меня?
— Я его — «к черту», а он — «обиделись»! Вам надо обижаться, а не мне…
— Ну давайте мириться.
— Давайте. Как?
— Очень просто: забудем.
— Ладно.
Раза два они ходили вместе в кино. О Федоре говорили много, а о неприятном разговоре в день проводов — никогда. Тося так же, если не сильнее, любила Федора и верила Ване. Знала, женским чутьем, не выкинул ее Ваня из сердца, но думала и была уверена, что Федора он любит больше, что к ней у Вани чувство легкое, преходящее. Ведь она уже не девушка, и Ваня, казалось ей, понимает, и что все обойдется и останутся они друзьями. Она верила в дружбу с Ваней, в дружбу хорошую, чистую. Многому верит человек, когда ему двадцать лет! И это очень хорошо.
А в тот день, перед отъездом к Федору, Тося хотела увидеть Ваню, узнать, не передаст ли он что Федору.
Когда Ваня вошел, Тося стояла над раскрытым чемоданчиком.
— О чем задумались, Тося? — неожиданно спросил Ваня, войдя тихо, на цыпочках.
— Ой! Испугал… О чем? Да как-то боязно ехать… Вдруг он… болен или что-нибудь случилось.
— Кажется мне, напрасно вы так беспокоитесь. Ничего с ним не случится, — утешал Ваня искренне. — Скоро он кончает. Вот и… некогда. Знаю я эти экзамены: отца родного забудешь.
— А может быть, и правда, — сразу повеселела Тося.
— Вот передайте Феде — две книги. Рад будет. Он просил достать «Счетоводство в сельских потребительских обществах». И привет ему… Скажите: завтра уезжаю в Паховку, на каникулы. Оттуда напишу обо всем.
— Уезжаете? — спросила Тося удивленно.
— Уезжаю. В село хочется. Тянет туда. Часы уже считаю. До отхода поезда остается мне… двадцать шесть часов.
— А у меня? — Тося глянула на часы. — У меня остается сорок минут. Надо идти.
— Я провожу.
— Хорошо. Проводите.
— А что вы будете делать в Паховке? — спросила Тося.
— Отдыхать буду. Загорать, — ответил он.
Но Тося уловила в его тоне нотку легкой иронии. Так мог говорить только Ваня.
— Лукавите? — заметила она.
— Уточняю: хочу отдыхать, а получится или нет, не знаю. Если бы пришлось покосить ржи, то было бы здорово. Только вряд ли: уборка кончилась, наверно.
И снова Тося поняла, что Ваня старается замять, «заговорить зубы», чтобы не касаться своего самочувствия.
А когда поезд отходил и Ваня, не спуская глаз, провожал Тосю, молча, без улыбки, она поняла: любит. И стало его жаль.
В вагоне она думала: «Ну какой он все-таки чудак! Федя, тот весь на виду, со всеми завихрениями, а этот может закрыться, как… ракушка». Потом она пришла к выводу: «Ваня — человек сильный. Душа у него тоже сильная, как и… у Феди. Только они все-таки разные».
…В то время как Тося подъезжала к Белохлебинску, Ваня выехал из Тамбова. А утром следующего дня он уже вышел на станции, в тридцати километрах от Паховки.
