направо, а налево… Полчаса за вами бегу, да еще с тяжелыми сумками… С ума сойти!
Старичок озадаченно смотрел на нее, вытирая платком потные щеки.
— Помилуйте, это вы из-за меня бежали? — наконец спросил он.
— А из-за кого еще? — сердито сказала женщина. — Мне-то идти совсем в другую сторону…
— Благодарствуйте, но не стоило вам так утруждаться! — вежливо произнес старичок. — Я б уж как- нибудь сам…
— Я бы рада не утруждаться, да не могу. Не так воспитана… — сказала женщина и вдруг засмеялась. Лицо ее сразу похорошело. — Когда сообразила, что ошиблась и послала вас не по той дороге, — побежала вслед, будто меня кипятком ошпарило, — продолжала она. — Вы же, думаю, до вечера будете эту улицу искать…
Оба красные, уставшие, они некоторое время молча смотрели друг на друга. Потом женщина снова подхватила свои сумки и повернула назад, а старичок, церемонно приподняв шляпу, зашагал на улицу Ломоносова.
И надо же было так случиться, что в этот же день я услыхала слово «воспитание» еще раз.
Я возвращалась в Москву местным поездом. Напротив на скамейке сидели две женщины средних лет и оживленно разговаривали. Судя по беседе, они давно не видались и сейчас с удовольствием вспоминали прошлое и рассказывали друг другу, как живут сейчас. В это время, расталкивая стоявших в проходе, через вагон пробирался явно подвыпивший человек. Он прихрамывал: на правой ноге у него был протез. Окинув взглядом пассажиров, он задержал свои красные глаза на двух беседующих подругах.
— Расселись… — сказал он вызывающе. — Разговорились, места другого не нашли… А ну, уступи место инвалиду! — рявкнул он.
Было видно, что он приготовился к стычке и с наслаждением ждал, что женщина не захочет встать. Но она тут же вскочила.
— Простите, пожалуйста! — сказала она смущенно. — Я вас не заметила…
Пассажир сел на ее место, потеснив в угол вторую подругу.
— Не заметила… — повторил он с издевкой. — Знаем мы вас! Совести не имеете. Вишь, кудри завила, старая тетка…
— Нельзя ли потише? — сказал кто-то в проходе.
— А ты откуда взялся, защитничек? — грозно произнес пассажир и повернулся всем корпусом по направлению к говорившему.
В проходе, засунув руки в карманы, стоял худощавый человек в кепке.
— Слушать противно, — сказал он очень спокойно. — Уши вянут.
— Вот оно как! — сказал пассажир с расстановкой. — Когда я кровь проливал, без ноги остался — ты, небось, на печке дома сидел. А сейчас вишь какой храбрый!
— Эх ты, невоспитанная душа… — сказал человек в кепке, покачав головой.
Он медленно вытянул руки из карманов, и по вагону пронесся шелест, будто сразу все глубоко вздохнули: вместо рук у него были два металлических крюка.
— Тычешь людям в глаза своим увечьем, — продолжал он. — А я с этими крюками на заводе работаю. И по пивным не шляюсь, не требую, чтобы женщина в вагоне мне место уступила, не кричу, что на войне руки потерял… Эх ты!
— Учить меня будешь… — неуверенно пробормотал беспокойный пассажир и отвернулся.
Спустя несколько минут он пробрался к выходу и исчез. А на его место опять села та же соседка.
В вагоне наступила тишина. Человек в кепке сосредоточенно смотрел в окно. И мне показалось, что многие в эту минуту задумались над тем же, о чем думала я.
«Воспитанная душа», воспитанный человек… Что же такое воспитанный человек?
Я не хочу «освободить» это понятие от таких черт, как обычная вежливость, уменье вести себя в общественном месте или правильно держать нож и вилку во время еды. Все это, как и многое другое, обязательно для каждого воспитанного человека.
Но сейчас мы вкладываем в понятие «воспитанный человек» еще и новый смысл, оно становится полнее, значительней, глубже. Надо уметь не только укоренять его черты в себе, но и развивать в других. В связи с этим мне хочется рассказать еще об одной сцене, свидетельницей которой я недавно была.
Очень известная и очень любимая актриса, пожилая седая женщина, входя в учреждение, открыла тяжелую дверь и вежливо придержала ее, пропуская идущих за ней следом. За актрисой шли молодые сотрудники того же учреждения. Они заулыбались, увидев любимую героиню многих фильмов, и, один за другим, беззаботно входили в дверь, которую та продолжала учтиво держать.
И никто из них не подумал, что элементарная воспитанность требует пропустить пожилую женщину вперед, а не заставлять ее, как швейцара, держать тяжелые двери, пока вся эта молодежь, шумно восхищаясь ее талантом, валила мимо нее…
Одна из неотъемлемых черт хорошего воспитания — уважение к другому. Без этой черты — в чем бы она ни сказывалась, в большом или в малом, — нельзя себе представить подлинно воспитанного человека.
Врач П.Судейкин прислал в редакцию письмо, полное обиды и горького изумления. Взяв отпуск, он работал над кандидатской диссертацией. Дело было летом, семья его уехала в деревню, разъехались и другие обитатели большой квартиры. Остались только двое: будущий диссертант и его соседка по квартире, Клавдия Петровна Соколова, заведующая ателье дамского платья. Она тоже была в отпуске.
И вот каждое утро, едва Клавдия Петровна открывала глаза, она включала радио на полную мощность.
Она слушала все подряд: утренний урок гимнастики и лекцию по укладке бетона, эстрадный концерт и «Пионерскую зорьку».
Напрасно сосед закрывал наглухо окна, изнывая от духоты. Напрасно он завешивал одеялом двери. Могучий радиоприемник работал на славу. Напрасно несчастный диссертант обращался в домоуправление, в райсовет, даже в милицию… Клавдия Петровна хладнокровно отвечала, что включает радио только в положенные часы.
Эту квартиру в доме на Таганской площади я нашла безошибочно: гром музыки вел к ней, как радиолокатор. Двери открыла сама Клавдия Петровна, пухлая блондинка с пунцовыми щеками. Волосы ее были завиты, ногти на коротких ручках покрыты лаком.
— Вы, наверное, к Павлу Сергеевичу? — сказала она вежливо. — К сожалению, он вчера уехал к семье в деревню…
Недавно я проезжала через Таганскую площадь. Этого дома уже нет — его снесли. Возможно, Клавдия Петровна живет сейчас в своей новой квартире одна. Возможно, она уже никому не отравляет существования своим радиоприемником, не превращает благородное изобретение науки в орудие пытки для несчастных соседей. Все это вполне вероятно.
Но мерзкая сила неуважения к другому человеку… Быть может, она по-прежнему живуча в ней? От этой силы не отделишься капитальной перегородкой. Она скажется где угодно: на работе, в трамвае, в доме отдыха…
Всюду, где есть люди.
— Я человек культурный! — небрежно улыбаясь, сказала Клавдия Петровна, когда я пыталась беседовать с ней. — Помилуйте, ведь я сейчас в отпуске. Разве я лишена права проводить свой отпуск так, как я хочу?
Нет, никто не лишал ее этого права. Ей, как и всем другим, дано очень много прав на нашей земле. Кроме права на эгоизм, на неуважение к другому, на душевную мерзкую грубость.
Что заставило женщину, которую я встретила в Кратове, бежать за незнакомым ей человеком, чтобы сказать ему, что она по ошибке указала ему дорогу неверно? Ничто, кроме уважения к его времени, его отдыху, его планам. А если вдуматься, то и уважения к самой себе.
«Не так воспитана…», — сказала она о себе.
Семья, школа, товарищи и она сама — все, вместе взятые, были строителями ее нравственного воспитания, Душевной требовательности к себе.
Это нравственное воспитание укоренилось, видимо, в ней так глубоко, что она не в силах была изменить ему даже в мелочи. Усталая, измученная жарой, она мчалась вслед за незадачливым путником,
