Маленькие дорожные часы, стоявшие на столике рядом с ее локтем, тихонько тикали; в камине хрустнуло и развалилось на две половинки полено, подняв при этом сноп искр. Казалось, вся гостиная, погруженная в полумрак, ждала ответа вместе с Ачером.

«Да, — прошептала она, в конце концов, нарушив молчание. — Именно об этом и предупреждали меня мои родные».

Он слегка вздрогнул и потом кивнул: «Это вполне естественно…»

«Наши родные», — поправила она сама себя, и Ачер покраснел. «Вы ведь скоро станете моим кузеном!» — добавила она мягко.

«Надеюсь».

«И вы разделяете их взгляды на жизнь?»

Вместо ответа он поднялся и сделал несколько шагов по комнате, рассеянно глядя на старый персидский ковер на противоположной стене. Потом он остановился и в нерешительности взглянул на графиню. Разве мог он ей ответить сейчас, что вполне солидарен со своими будущими родственниками в вопросах морали, что если в словах ее мужа есть хотя бы сотая доля правды, то…

«По правде говоря, — начал он, когда почувствовал себя в состоянии говорить, — не понимаю, что вы выиграете от того, если станете мишенью всей этой грязной клеветы?»

Он посмотрел на пламя, догоравшее в камине.

«Мою свободу! Полагаю, она чего-нибудь стоит!»

В этот момент Ачер вдруг подумал, что намеки на ее тайную связь, содержавшиеся в письме, — чистая правда, и что она хочет освободиться ради того, чтобы выйти замуж за своего любовника. Но, как же дать понять ей, если она и в самом деле вынашивает этот план, что закон их штата в данном случае не на ее стороне?

Стоило Ачеру об этом подумать, как его начала разбирать досада. Он сказал нетерпеливо: «Но разве сейчас вы не свободны, как птица? Здесь вас никто не трогает! Мистер Леттерблеяр сообщил, что пока вам нечего беспокоиться о финансовой стороне вопроса».

«О, да», — с некоторым безразличием произнесла она.

«И что же, теперь вы не прочь испить чашу позора до конца? Подумайте о той шумихе, которую поднимут газеты! Все, конечно, понимают, что это глупо и несправедливо, но так уж заведено».

«Я знаю, знаю», — прошептала она еле слышно, и он снова почувствовал острую жалость к ней. Он уже раскаивался в том, что высказался столь резко.

«В делах о разводе почти всегда интересы обеих сторон приносят в жертву на алтарь общепринятой морали. Видите ли, люди посторонние стремятся, во что бы то ни стало, сохранить чужие семьи, — особенно, если в них есть дети», — говорил он сбивчиво, нарочно пуская в ход книжные выражения, лишь бы не называть вещи своими именами. Графиня не произнесла ни единого слова, которое могло бы пролить свет на всю эту нелицеприятную историю, а он не хотел, чтобы она думала, будто ему так уж приятно копаться в ее прошлом. Лучше действовать, как это заведено в Нью-Йорке, со всей осторожностью, чем бередить свежую рану, которую он не в состоянии излечить.

«Я считаю своим долгом, — продолжал он, — помочь вам научиться видеть все эти вещи в том свете, в котором их видят люди, любящие вас. Я имею в виду Минготов, Велландов, Ван-дер-Лайденов, ваших друзей и родственников. Не правда ли, с моей стороны было бы нечестно не пояснить вам, как они относятся к подобным вопросам?»

Все это он произнес на одном дыхании, почти с мольбой в голосе, стараясь не вслушиваться в воцарившуюся в гостиной зловещую тишину.

Графиня отозвалась, точно эхо: «Да, конечно, это было бы нечестно.»

Огонь в камине догорел, и одна из ламп тоже погасла. Мадам Оленская поднялась, зажгла ее и снова подошла к камину. Она осталась стоять подле него и на свое место на софе так и не вернулась. По всей вероятности, это означало, что разговор окончен. Ачер тоже поднялся.

«Хорошо, я сделаю все, что вы хотите», — отрывисто сказала она. Ачер почувствовал, как кровь застучала у него в висках. Его тронуло, что она вот так просто сдала все позиции без всякого сопротивления.

Внезапно он взял ее за обе руки.

«Я… я и в самом деле хочу помочь вам, Элен!» — сказал он смущенно.

«Вы и в самом деле помогаете мне. Доброй ночи, мой кузен!»

Он склонился и поцеловал ее руки, — такие холодные, и безжизненные. Но она убрала их, и Ачер направился к двери. В холле, в слабом свете газовых рожков, он отыскал свое пальто и шляпу и вышел на улицу, в морозную ночь, давая волю своему запоздалому красноречию.

Глава тринадцатая

В ту ночь в Валлакском театре, как всегда, был аншлаг. Давали «Шаунгрэна» с Дайаном Боцикольтом в главной роли. Любовников в спектакле играли Гарри Монтегью и Ада Дайас. Популярность замечательной английской труппы с каждым днем возрастала, и «Шаунгрэн» неизменно собирал полный зал. Амфитеатры взрывались от аплодисментов всякий раз, когда актеры изображали какую-нибудь пасторальную сцену. Что касается публики, восседавшей в ложах и партере, то она вежливо улыбалась во время сентиментальных сцен, рассчитанных на дешевый эффект, и сдержанно рукоплескала. Впрочем, избранная публика наслаждалась зрелищем ничуть не меньше, чем галерка.

Внимание зрительного зала в особенности привлекал один эпизод, — когда Гарри Монтегью, после трогательной и немногословной сцены прощания с мисс Дайас, поворачивался, чтобы уходить. Актриса, стоявшая возле камина и смотревшая на огонь, была одета в серое кашемировое платье (без новомодной отделки в виде оборок и кружев), плотно облегавшее ее высокую фигуру и ниспадавшее волнами на пол. Вокруг ее шеи была повязана черная бархотка, оба конца которой падали ей на спину.

Когда ее партнер, герой-любовник, уже был в дверях, она облокачивалась о каминную полку и закрывала ладонями лицо. Но на самом пороге актер неожиданно оборачивался, чтобы бросить прощальный взгляд на мисс Дайас; потом он неожиданно возвращался, осторожно приподнимал самый кончик бархатной ленточки, целовал его и удалялся из комнаты. Все это он проделывал совершенно бесшумно. Ни о чем не подозревавшая героиня продолжала стоять в той же позе. На этой трогательной сцене прощания действие заканчивалось, и занавес опускался.

Ньюлэнд Ачер ходил на этот спектакль исключительно ради этой молчаливой сцены. Он находил игру Монтегью и Ады Дайас превосходной: они смотрелись ничуть не хуже, чем Круазе и Бриссо в Париже или Мэджи Робертсон с Кендаллом в Лондоне. Их сдержанность и немая скорбь, которую они изображали, трогали его куда больше, чем наигранные театральные жесты и бурные излияния.

Ачер и сам не понимал почему, но в тот вечер сцена прощания напомнила ему его расставание с мадам Оленской после их разговора тет-а-тет неделю тому назад.

Едва ли можно было найти аналогию между жизненной ситуацией и этой театральной сценой, равно как и сходство между ними самими и вымышленными героями. Ньюлэнд Ачер понимал, конечно, что не сможет затмить молодого английского актера, наделенного внешностью романтического героя. А его партнерша, мисс Дайас, была статной рыжеволосой дамой с бледным, приятным, но некрасивым лицом, столь не похожим на личико с живыми тонкими чертами Элен Оленской.

И, разумеется, вряд ли нашелся бы человек, который назвал бы душещипательной сцену прощания Ачера с мадам Оленской. Один был начинающим юристом, а другая — его клиенткой. Их предварительный разговор о деле произвел на обоих тягостное впечатление. Но, отчего же, тогда сердце молодого человека забилось сильнее во время этой сцены? Какие ассоциации могли вызвать сердцебиение? Возможно, они были связаны с удивительной способностью мадам Оленской привносить некий трагизм в их безмятежное существование?

Графиня не сказала ему ничего такого, чтобы у него создалось подобное впечатление, но, как видно, странность и необычайность ее натуры свидетельствовали об этом. Те овеянные тайной драматические события оставили глубокий след в ее израненной душе. Ачер всегда был склонен думать, что не столько

Вы читаете Век невинности
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату