чувств, свойственных раскрепощенной личности.
Мэй старалась казаться ему поэтичной и романтичной, пока он за ней ухаживал. Но после свадьбы необходимость в этом отпала: дело было сделано. Теперь она постепенно превращалась в копию своей матери, а из Ачера исподволь старалась сделать второго мистера Велланда. Ачер захлопнул книгу и встал. Она тут же подняла голову.
«Что с тобой?»
«Ничего. В комнате душно: мне нужен глоток воздуха!»
В свое время он настоял на том, чтобы библиотечные шторы были подвешены на кольцах, а не прибиты гвоздями к позолоченной оконной раме, как кружевные занавески в гостиной. Это позволяло свободно открывать и закрывать их по вечерам. Молодой человек распахнул окно и выглянул на улицу, подставляя лицо ледяному ветру. Это давало ему возможность не смотреть на Мэй, сидевшую за столом под лампой с зеленым абажуром; он смотрел на крыши других домов и каминные трубы, представляя себе, как протекает под ними жизнь. Он думал о других городах, о далеких странах, и эти мысли успокаивали его, и ему становилось легче дышать.
Он простоял так, глядя в темноту несколько минут и услышал, как она позвала его:
«Ньюлэнд! Закрой окно! Я не хочу увидеть твою преждевременную смерть!»
Ачер закрыл окно и повернулся к ней.
«Не стоит волноваться! — сказал Ньюлэнд, и про себя добавил: —
Но внезапно в его мозгу пронеслась шальная мысль. А что, если это она мертва? И он поймал себя на том, что хочет этого: хочет, чтобы она умерла — и как можно скорее! — и освободила его. Он был настолько потрясен этим сильнейшим желанием, которое открыл в себе, что не сразу осознал всю чудовищность этой мысли. Его больная душа ухватилась за нее, как утопающий — за соломинку. Да, Мэй может умереть — все люди смертны. Умирают молодые и здоровые, — такие, как она. Мэй должна умереть и освободить его.
Она подняла глаза, и он увидел, как они расширились. Должно быть, она заметила, что он как-то странно на нее смотрит.
«Ньюлэнд, ты в порядке?»
Он отрицательно покачал головой и направился к своему креслу. Она снова склонилась над вышиванием, и когда он проходил мимо нее, то положил свою ладонь ей на голову.
«Бедняжка Мэй!» — сказал он.
«Бедняжка? Но почему?» — спросила она, нервно засмеявшись.
«Потому что всякий раз, когда я открою окно, ты будешь беспокоиться!»
Несколько мгновений она сидела неподвижно, а потом тихо ответила, склонив голову над пяльцами:
«Я никогда не буду беспокоиться, если меня не покинет уверенность в том, что ты счастлив!»
«О, моя милая! Но я никогда не смогу быть счастливым, если ты мне не позволишь открывать окна!»
«В такой холодный вечер?» — спросила она, и Ачер со вздохом уткнулся в книгу.
Прошла неделя. От мадам Оленской не было никаких новостей. Ачеру почему-то казалось, что в его присутствии нарочно не упоминается ее имя. Он не пытался увидеться с ней. Пока графиня сидела в бдительно охраняемой слугами спальне старой Кэтрин, под прицелом проницательных глаз почтенной леди, это было невозможно.
Он считал ситуацию такой непредсказуемой, что дал полную свободу своим мыслям, надеясь найти разумное решение. И тот, как ему тогда казалось, единственный выход, о котором он подумал, стоя у окна и ощущая на себе дыхание ледяного ветра, потряс его своей чудовищной простотой. Ему оставалось только ждать.
И вот Мэй сообщила ему, что миссис Мэнсон Мингот хочет его видеть. В этом не было ничего удивительного, поскольку состояние здоровья пожилой леди улучшилось, а она чуть ли не в открытую заявляла, что всем своим внукам предпочитает Ачера. Мэй передала ему это с нескрываемым удовольствием: она гордилась тем, что старая Кэтрин так высоко ценила ее мужа. Затем последовала секундная пауза, и Ачер почувствовал, что ему надо что-то сказать.
«Вот и отлично. Съездим к ней сегодня днем?»
Мэй вся просияла, но ответила сдержанно:
«Поезжай один. Когда к бабушке приезжает сразу много народу, это ее беспокоит».
Сердце Ачера готово было выпрыгнуть из груди, когда он звонил в дверной звонок дома старой миссис Мингот. Он и не мечтал о том, что сможет поехать один. Неожиданно все устроилось, и Ачер надеялся, что ему предоставляется случай побеседовать с графиней Оленской наедине. Он так долго ждал, когда у него появится такая возможность! И вот, терпение его было вознаграждено, и он стоял у порога дома старой миссис Мингот. Там, за дверью ее спальни, задернутой желтой шелковой портьерой, несомненно ждала его Элен. Еще несколько мгновений, и он увидит ее, и они успеют поговорить прежде, чем она поведет его к выздоравливающей. Ачер хотел задать ей лишь один вопрос.
«От того, как она на него ответит, — думал он, — будут зависеть все мои дальнейшие действия».
Его всего-навсего интересовало, когда она намерена вернуться в Вашингтон. В ответе на этот вопрос она ему вряд ли бы отказала.
Но в холле его встретила служанка-мулатка. Ее белые зубы блеснули, как клавиатура рояля. Она повела его к старой Мингот, отворив дверь в спальню.
Пожилая леди сидела в своем монументальном, как императорский трон, кресле рядом со своей постелью. Позади нее стояла тумбочка из красного дерева, на которой горела бронзовая лампа под стеклянным абажуром, прикрытым сверху зеленой папиросной бумагой. В комнате не было видно ни одной книги или газеты. Что касается рукоделия, то миссис Мингот презирала это «дамское занятие», считая его помехой во время разговоров.
Ачер не заметил, чтобы ее болезнь отразилась на ее внешнем виде. Пожалуй, лицо было бледнее, чем обычно, и темные тени залегли между жировых складок. В своем накрахмаленном чепце, завязанном на бант под двойным подбородком, она казалась ожившим портретом какой-нибудь своей достопочтенной предшественницы, которая не прочь была устроить себе праздник желудка. Миссис Мингот была одета в свободный фиолетовый халат и муслиновую шаль.
Она протянула ему свою маленькую ручку, которая до этого покоилась среди складок ее халата, как спящий сурок, и крикнула служанке: «Никого ко мне не впускайте! Если мои дочери позвонят, скажите им, что я сплю».
Мулатка исчезла за дверью, и пожилая леди повернулась к Ачеру.
«Не пугайтесь, мой милый: у меня ужасный вид! — сказала она весело, расправляя на своей необъятной груди складки кружев. — Мои дочери сказали, что в моем возрасте это не так уж важно! Как будто уродство не следует скрывать!»
«Моя дорогая миссис Мингот, вы сегодня необычайно хороши!» — ответил Ачер в том же ключе. Она откинула голову на подушки и расхохоталась.
«Но не так хороша, как Элен! — сказала она, заговорщически подмигивая Ачеру, и прежде чем он успел что-либо ответить, спросила: — Она и в самом деле была неотразима, когда вы везли ее из Джерси?»
Молодой человек рассмеялся, а пожилая леди продолжала:
«Это потому она высадила вас, что вы ей так прямо и сказали? В мои годы мужчины считали своим долгом говорить дамам подобные вещи!»
Миссис Мингот усмехнулась и сказала почти вопросительно:
«Жаль, что она не вышла за вас замуж! Я всегда ей об этом говорила. Это бы сняло с меня головную боль! Но разве внучки думают о том, что нужно щадить бабушкины нервы?»
Ачер уже подумал было, что от болезни рассудок ее помутился, но она вдруг прервала самое себя и сказала:
«Так или иначе, все уже решено: Элен останется со мной, что бы ни говорили остальные члены семейства! Еще немного, и я готова была бы упасть перед ней на колени, чтобы удержать ее. Не знаю, смогу ли я в последующие двадцать лет так же спокойно определять, где находится пол!»
